Кровь щедро лилась на снег. Хрустели кости. Стонали насилуемые чиновницы и торговки. По дворам ремнями, прутьями, а то и просто хлопалками для ковров пороли бабок-сплетниц.

Владельцу бензоколонки и местному нуворишу Арнольду Завлетшину в задний проход вогнали насолидоленный черенок от лопаты.

Два года назад пьяненький Арнольд закадрил на новогоднем вечере в ресторане «Юность» молоденькую смазливую официантку Юлю. Связь их продолжалась несколько месяцев, а когда Юля сообщила, что беременна, Завлетшин послал ее подальше и написал в милицию заявление, что девушка сама его соблазнила, что она занимается проституцией и болеет венерическими болезнями.

Юля чуть не лишилась рассудка и была отправлена родней в соседнюю Самарскую область к тетке – подальше от сплетен и Завлетшина.

Отец девушки и ее пятнадцатилетний брат буквально кипели от злости на бензинового короля Средневолжска, но сделать ничего не могли – хитрый Арнольд написал заявление и на них, обвиняя в попытке убийства.

И вот настал день, а точнее, ночь справедливости и для Завлетшина. Посаженного на кол, но еще живого сластолюбца сочувствующие праведной мести средневолжцы протащили через центр города, а потом бросили умирать посреди горящей заправки, обладание которой еще вчера гарантировало Завлетшину сытую и совершенно безбедную жизнь...

А город все бушевал, превратившись из сонной дряхлой шавки в озверевшего матерого пса.

Благим матом орал умудрившийся взобраться на гладкий фонарный столб сержант ГАИ Гигамов. Взбешенные автовладельцы, которых он не раз и не два обирал на дороге, сперва хотели сбить гаишника со столба, для чего неоднократно бросали в него различные тяжелые предметы, но потом из собравшейся толпы вышел кто-то бородатый в куртке-аляске и, пробасив: «Кончай балаган!», в два выстрела из явно трофейного ментовского «Макарова» «снял» сержанта. Толпа для порядка потоптала уже безжизненное тело и отправилась дальше – восстанавливать справедливость...

Капитана Дорохова, сменившегося с дежурства вместе с Гигамовым и мирно спавшего в своей холостяцкой постели, волна народного гнева обошла стороной. Но возмездие за неправедную жизнь все же настигло гаишника. Проснувшись от жутких воплей и шума, он несколько минут понаблюдал за творящимся за окном, потом в страхе забился в угол, но такой способ спасения Дорохову не понравился.

Тогда капитан вытащил из тумбочки бутылку водки, свернул крышку и прямо из горлышка высосал почти все. Закурив, Дорохов лег на кровать, ощущая, как постепенно отлетает страх, исчезает неуверенность, а им на смену приходят спокойствие и созерцательность...

Спустя несколько минут капитан заснул и больше никогда уже не просыпался – окурок, выпав из расслабленных пальцев, запалил одеяло, от него начал тлеть матрас, и Дорохов банально задохнулся продуктами горения.

Но это было уже утром, а пока еще над Средневолжском бушевала невиданная кровавая ночь!

Ярость клокотала в сердцах одних, иррациональный ужас – в душах других. Наваждение длилось несколько часов и полностью прошло только к утру, когда улегся ветер и кончился снегопад.

Итог подвели на следующий день, и был он страшен.

Сорок семь убитых, две с лишним сотни покалеченных... По городу ездили машины скорой помощи, милицейские уазики и просто мобилизованные по разным предприятиям грузовики, собирая трупы и воющих от боли, окровавленных, изувеченных людей.

Одновременно пострадала и техника. Ночью сами собой перегорели все пробки и предохранители, электричество отключилось по всему городу. Вышли из строя компьютеры и кассовые аппараты в магазинах. Впрочем, большинству из них утром не понадобились кассы – жаждущая справедливости толпа ночью разгромила большинство торговых точек Средневолжска.

Потрясенные жители, когда рассвело, в шоковом состоянии взирали на дело рук своих. Фраза «Что ж я сделал-то?!» стала культовой. Смертельно напуганные милицейские чины и отцы города, забаррикадировавшись в здании ОВД, никак не могли принять решение – начать ли массовые репрессии или постараться замести следы «Ночи кухонных ножей»? В итоге временное помешательство средневолжцев было объявлено «происками деструктивных сил, связанных с международным терроризмом и совершивших попытку захвата власти в городе». Именно такая формулировка ушла наверх и попала потом в СМИ.

И долго еще, несколько месяцев Средневолжск считался среди соседних городов и поселков образцом целомудрия, воздержания и честности. Впрочем, это было уже много позже, а той ночью средневолжцы азартно вымещали друг на друге все накопившееся в их душах, используя для восстановления справедливости самый простой и проверенный способ – физическое воздействие.

Занятые этими важными делами, они не обратили никакого внимания, на то, что через темный, охваченный безумием город промчался желтый джип, несущийся с такой скоростью, словно он участвовал в гонках «Формулы-1»...

Яна очнулась от боли. Тупая, ноющая, она концентрировалась где-то в области затылка. Открыв глаза, девушка огляделась. Если учесть, что последнее, что помнила Яна, – приставленный к ее щеке ствол пистолета, сильные руки Рыкова, сжимающие ее, растерянный Илья, топчущиеся рядом с ним рыбаки, свет фонаря, снег и темнота за границей светового круга, а потом вспышка, удар, – то место, в котором она находилась, выглядело более чем странно.

Коваленкова лежала на узкой откидной кровати в небольшой комнате, здорово напоминающей корабельную каюту. Полукруглый потолок, овальный иллюминатор, закрытый пластиковой шторкой, мягкая серая обивка стен, маленький столик в углу. Из общего спартанского стиля не выбивалась и картинка на стене – черно-белый рисунок, изображавший спиралевидную татлинскую башню, сталинскую высотку и огромный дирижабль, пролетающий на заднем фоне. На узкой раме белела табличка: «А. Андреев. Тоталитарная готика».

Яна приподнялась на локте, потрогала рукой затылок – под волосами вздулась огромная шишка. На подушке обнаружилась резиновая грелка, набитая льдом. Без нее боль наверняка была бы куда сильнее.

«Да где я? – в который раз задала себе вопрос девушка. – Судя по всему, Рыкова все же нейтрализовали. Но в процессе меня чем-то зацепило. И теперь я – потенциальный клиент больнички, куда меня и везут... Но на чем? На корабле? Зимой? Волга же замерзшая! Может, это ледокол? И вообще – где Привалов? Почему он не сидит рядом?»

Тут Янины мысли пошли по традиционной женской дорожке: «Раз не сидит – значит, не может. А почему не может? Потому что... Потому что его тоже... зацепило? Сильно? А вдруг вообще...»

Стиснув зубы, Коваленкова запретила себе думать об Илье. Попусту расстраивать себя, не владея информацией, – это бессмысленно. Яна встала, на всякий случай держась рукой за шершавую, мягкую стену, и прислушалась.

Вокруг было практически тихо, но где-то далеко-далеко угадывалось ровное и мощное гудение. На шум корабельной машины это гудение походила слабо, зато...

«Зато это очень похоже на шум пролетающего вдалеке самолета», – решила Яна.

Неожиданно пол под ее ногами чуть качнулся, а потом все тело на несколько мгновений налилось тяжестью, как при подъеме в скоростном лифте.

– Мамочки! – вслух произнесла Коваленкова. – А ведь и впрямь самолет! Или...

Что «или» – она сказать не успела. Дверь бесшумно открылась, и на пороге возник одетый в парадную офицерскую форму с полковничьими погонами Рыков.

– Очнулись? Ну, слава Богу! Вы уж простите меня, Яночка, что пришлось прибегнуть к столь крайней мере... – улыбаясь как ни в чем не бывало, мягко проговорил он.

Коваленкова от растерянности буквально потеряла дар речи, таращась на экстравагантного депутата. Наконец она собралась с мыслями и спросила:

– Куда вы меня везете?

– В Москву, Яночка! Мы с вами путешествуем в столицу нашей Родины. Вот только залетим по дороге в одно место, тут недалеко – и прямиком в Первопрестольную... Чайку не желаете? – Рыков, казалось, лучился от вежливости и желания угодить.