– Утварь вш-шакая шерковная, иконы. В лихое время прятали от лихих шеловеков! А Ношницы так, довешком лешали, они ше шолотые...

Бывшей оперативнице хватило нескольких секунд, чтобы восстановить из услышанного разговора всю картину произошедшего, и еще несколько секунд – чтобы найти выход, который устроил бы ее.

– Я могу вам помочь, – заявила девушка, скрестив на всякий случай пальцы, – если кража была из церкви, а это ведь так?..

Рыков хмуро кивнул.

– ...То я знаю людей, специализирующихся на раскрытии преступлений такого рода.

– Яночка, только не надо пытаться сыграть со мной в жмурки, – отрывисто сказал, почти что пролаял Рыков. – Если вы вздумаете меня обмануть – я вас не просто убью. Я вас раздавлю. Катком. Для асфальта.

– Мне нужен мой телефон, – стараясь, чтобы голос не дрожал, проговорила Яна, не глядя на Рыкова.

– Может быть, вам еще нужен ключ от наручников и автомат? – ехидно оскалился депутат.

– Хорошо... – равнодушно пожала плечами Яна, – поскольку позвонить спецу по клюквенникам я не могу, все отменяется...

– Дай ей вше, што она хошет, Губивец! – прошелестел Одноглазый. – Она помошет нам, я шнаю!

Получив свою зеркальную «раскладушку», Яна набрала Громыко:

– Ник-кузич, не удивляйся и не спрашивай ничего. Дело есть. Нужно найти одну штуковину и поменять ее... на меня поменять. Через час у Сашки тебя будет ждать бритый такой человек, с газетой «Гей, славяне!» в руках. Он все объяснит...

И нажала кнопку отключения.

– Ты что себе позволяешь, шалава... – начал возмущенный Рыков, пытаясь выхватить телефон из Яниных рук.

– Успокойся, де-пу-тат, – раздельно проговорила Яна и, насладившись своей маленькой победой, добавила: – Хочешь свои «ношницы» – придется делать так, как скажу я. Договорились?

Рыков глянул на внимательно наблюдавшего за девушкой Одноглазого, опустил панель, отделяющую салон от водителя, и лишенным эмоций голосом сказал:

– Дехтярь! Готовься – надо будет побриться и съездить перетереть с одним типом. На все про все – час! Так что давай ускоряться...

– С-ам-то и-сп-гался? Эх-ты... – пропела в своей обычной манере Яна.

– А Сашка – это кто? – поинтересовался молчавший все время Константин.

– Эт-то-п-мят-ник т-кой! Не-р-укот-вор-ный! – Яна улыбнулась. – А г-зетку об-щес-тво геев из-да-ет!

И тут телефон в ее руке заиграл «Танец феи драже» – это звонил Илья...

Стараясь не смотреть на хмурящегося Торлецкого, Илья рассказывал ему и Мите все, что произошло с ним за прошедшие сутки. Громыко отсутствовал – отправился на встречу с «лысым пидором», как он окрестил своего визави.

Закончив говорить, Илья уставился в пол. Граф подошел к нему и тихо сказал:

– Я не держу на вас зла, Илья Александрович. Вы преизрядно хлебнули лиха и показали себя мужественным и благородным человеком. Простите же и вы меня за излишнюю горячность.

Илья поднял на Торлецкого глаза, встал со стула. Некоторое время недавние дуэлянты молчали, потом, не сговариваясь, протянули друг другу руки.

– Вот и славно, – подытожил граф, – когда приходит беда, надобно отбросить старые обиды. Яночка в лапах каких-то ужасных людей, вдобавок связанных с древними и темными силами. Надеюсь, Николай Кузьмич сумеет отыскать похищенные вещи, и мы вернем вашу невесту...

– Да она мне еще не невеста... – покраснев, выдавил Илья.

– Поверьте моему колоссальному жизненному опыту, – улыбнулся граф, – брачные союзы ведь заключаются на небесах. Так что все уже предопределено свыше!..

...Громыко вернулся под вечер, злой, голодный и веселый. Илья все время, пока начальник «Светлояра» отсутствовал, места себе не находил, и в конце концов Торлецкий напоил его успокоительным и уложил спать.

– Ну, граждане дорогие, доложу я вам, и каша заварилась вокруг Янки! – уплетая быстренько сваренные Митей пельмени, рассказывал с набитым ртом бывший майор. – Во-первых, на встречу явился не тот... ну, не Рыков. Янка его засветить мне хотела, когда сказала, что придет бритый. А газетку гейскую придумала, чтобы заставить этого Рыкова понервничать. Нервничающий переговорщик может проколоться и не заметить. Она молодчинка, правильно все сделала... Только раскусили ее...

Пришел бритый, пришел, но! Свежевыбритый, весь в порезах, и башка незагорелая, белесая. Короче, сам этот депутат идти очканул, барбоса прислал вместо себя. Я ему: «Что за вещи ищем?» Он мне: «Ну, там какие-то иконы были, барахлишко церковное...»

Не, ну как с такими работать? «Барахлишко»... Тьфу! Пришлось объяснять ему популярно, что мне полный перечень вещей нужен, желательно – профессиональный, с оценками антикваров. Два часа на это ушло, два! Барахла там и впрямь полно – паникадило, три чаши, кресты наперсные, все золотое, с камнями. Плюс – цепочки, перстни, ножницы какие-то, тоже золотые. И икона. Из-за нее, я так понимаю, весь сыр-бор и разгорелся. Доска пятнадцатого века, «Богоматерь Умиления Пустоозерская». Редкая вещь, считалась пропавшей или даже погибшей в безбожные тридцатые годы.

Я барбосу этому говорю: «Давай, связывай меня с боссом!» Тот – ни в какую. Еле дожал. Берет трубу Рыков. Я ему первым делом кричу: «Если с Янкиной головы хоть волос – найду и грохну!» Он мне: «С босотой так базарить будешь, ментяра!» Ого! Понимаю – наш клиент. Из бандюков. Ладно, проехали. Говорю ему: «Найду икону, не бздэнь! Больно редкая и приметная доска». А он: «Мне все вещи нужны – и чаши, и кадило. И ножницы!» Во жлоб! У самого денег – удавиться, а за рыжье повелся. Ну ладно, договорились мы с ним, барбос покоцанный контактный телефон оставил – и слился. А я по барыгам сразу метнулся, удочки закинул, агентуру поднял. И так мне подфартило с ходу – сам не ожидал! Икону нашу и остальное барахлишко хапнул некто Бурогоз, он же гражданин Буро Эммануил Эдуардович. Клюквенник старый, тертый, из послевоенных сук. На тайник, в котором Богоматерь лежала, он случайно вышел. Нарыл его наводчик в архиве письмишко расстрелянного большевиками батюшки, в котором тот намеками да ребусами всякими сообщает, где заныкал ценности из церкви, в которой служил.

Бурогоз как глянул, какое ему счастье привалило, – сразу дернул к Попятке... Это оценщик известный, Попятный Александр Николаевич. Ну, и как у них водится, двуликий Анус – краденое скупает по-тихому. Перетерли они, и Бурогоз скинул свою добычу по мизеру – пятнаху всего взял. Попятка – он ушлый, бегунов своих в черном теле держит. Клюквенникам в воровской среде ни почета, ни уважения, чуть что – отпетушат, опустят.

Я Попятку за хибоз вздернул – он и лапки задрал, мол, я – не я, лошадь не моя, а икону ту знаю, оценивал, но не более того, потому как она – собственность известного предпринимателя, мецената и любителя старины Бориса Калачова... Ну, тут просто Гоголь, немая сцена.

– Подождите, Николай Кузьмич, – перебил Громыко Митя, – Борис Калачов – это что, Мишгановский брат, который бандит и авторитет?

– Именно, Митька! То есть – пропала икона, у Калача теперь не выцарапать. Они, бандюганы, нынче в верующие подались, на храмы жертвуют, всенощные выстаивают...

Ну, думаю, надо хоть остальное вернуть. Беру я этого хлыща барыжного за горло, натурально, рукой беру и спрашиваю ласково: «А скажи мне, плесень, где все остальное барахлишко, что тебе Бурогоз притаранил?»

В общем, готов он рыжье все уступить за чисто символическую сумму, по дружбе. А икона – тютю. Я звоню Рыкову, и тут выясняется странная штуковина: икона ему без надобности, ему как раз утварь эта нужна!

Короче, нужны деньги. Тысяч двадцать зеленых. Наликом...

– А евро подойдет? – в дверях стоял заспанный Илья – под глазами круги, волосы взлохмачены.

– О, Илюха! – Громыко жестом указал на свободный стул. – Машину твою мои ребята к нам на стоянку доставили. Не понимаю, как ты на ней вообще до Москвы доехал...

– Я не доехал. Меня доставил Удбурд, а потом бросил, сволочь, – тихо пробормотал Илья. – Но это все потом... Так евро подойдет?