Командир батальона обходит роты. Он лично вручает оружие.

— Бобров! — вызывает командир.

Взволнованный Валька выходит из строя и возвращается, прижимая к себе новенькую трехлинейку.

— Родин, Захаров, Копалкин! — вызывает командир. — Каневский! Тютин!

Бойцы подходят по очереди. Теперь они вправе называться бойцами. Это люди с оружием. Его вложила им в руки родина, и они будут защищать ее до последнего дыхания.

— Курганов!

Не чувствуя под собой ног, ничего не замечая, идет Андрей к командиру. Он приходит в себя только в строю: в руке зажата тяжелая винтовка.

В этот же день происходила торжественная церемония присяги. Андрей с винтовкой в руке читал текст и удивлялся, как присяга коротка. Разве можно словами передать те чувства, которые он испытывает в этот незабываемый момент! Он готов отдать родине все, что у него есть, даже самое ценное — жизнь, которая так хороша и которую он еще фактически не видел.

Андрей смотрит на товарищей и чувствует: они думают то же, у них те же стремления и желания.

Присяга окончена.

Андрей Курганов стал красноармейцем, солдатом великой армии — армии коммунизма.

В середине лета дивизию перебросили за Можайск. Рота старшего лейтенанта Быкова спешно обучалась военному делу. Занятия тянулись до глубокой ночи.

Особенный интерес добровольцы проявляли к стрелковому делу. Здесь неожиданно для многих показал свое умение Андрей Из боевой винтовки он никогда не стрелял, но зато из мелкокалиберной разил без промаха любую цель.

В сущности, Андрей слегка побаивался стрельбы из боевой винтовки — об отдаче в плечо ходили разные слухи. Глуповатый боец Силантьев рассказывал всем, как, стреляя из положения «с колена», он неплотно прижал приклад к плечу и был опрокинут на спину.

Андрей, затаив дыхание, тронул спусковой крючок и почти не почувствовал отдачи. Повеселев, он выпустил всю обойму.

— Молодец! — прокричал наблюдатель Кузя. — Три десятки, две девятки… А ну еще!

Андрей выпустил обойму и, поднявшись, побежал к мишени.

Прослышав об успехах Курганова, на стрельбище пришел Быков Он похвалил бойцов за хорошие показатели, хлопнул по плечу Андрея.

Лейтенант Бельский, присутствовавший при этом, небрежно вытащил из кобуры вороненый наган:

— А ну-ка я попробую!

Бельскому очень хотелось, чтобы командир роты похвалил и его.

Прогремело семь выстрелов.

— Хорошо, — сообщил наблюдатель. — Две десятки, остальные восьмерки.

Бельский обрадовался, посмотрел на Быкова. Командир сказал:

— Товарищ лейтенант, дайте Курганову попробовать.

— Что вы? — изумился Бельский. — Рядовому не положено…

— Ничего!.. Ты когда-нибудь стрелял из личного оружия?

— Нет, товарищ старший лейтенант.

— Тогда смотри. — Быков подробно объяснил Андрею принципы стрельбы из нагана.

Защелкали выстрелы. С каждой выпущенной пулей из ствола вылетал снопик огня, а сам револьвер подпрыгивал, словно живой.

— Вот это да!

Бойцы ахали, рассматривая мишени.

— Ты теперь не Курганов, ты «Король нагана», — засмеялся Быков. — Молодец!

Бельский, нетерпеливо покусывая губу, скривил смоляную нитку усов.

— Может быть, и вы покажете свое искусство?

— Куда мне! — замахал руками Быков.

Но все так к нему пристали, что он вынужден был согласиться.

Выстрелы у Быкова следовали почти без интервалов. Отстрелявшись, он торопливо ушел.

— Смотрите, как разбросаны пули! — протянул Родин, — А еще кадровый командир…

— Дайте-ка мне карандаш! — произнес кто-то звучным голосом.

У мишени стоял подтянутый, стройный, как юноша, командир батальона Гарин.

— Смирно! — подал запоздавшую команду Бельский.

— Вольно, вольно! Так у кого есть карандаш?

Гарин отметил пробоины Быкова и провел на иссеченной пулями мишени несколько прямых линий.

— Что получается, товарищи?

— Звезда, — растерянно проговорил Тютин. — Вот это класс!

Вечером большая группа комсомольцев Московской области прибыла в Москву, чтобы принять участие в оборонных работах. Для ночлега им выделили Клуб железнодорожников на Комсомольской площади.

Ильинские девушки решили побродить по городу — спать не хотелось. Надя, Лара и Нина, отделившись от остальных, медленно пошли по Орликову переулку и Кировской улице к Чистым прудам. Несмотря на темноту, было много прохожих, все скамейки на бульварах заняты парочками, всюду слышен разговор, смех.

Лара уже несколько месяцев не приезжала в город. Военная Москва поразила ее. Столица, погруженная во мрак, выглядела необычно. В кромешной тьме, еле различимые, светились синие огоньки у ворот домов, на остановках трамваев, у станции метро. Окна домов были косо перечеркнуты бумажными полосами. У подъездов и на лестничных клетках были видны мешки с песком и ящики с противопожарными средствами.

Каждый дом имел на вооружении грубо обработанные (их выпускали сотнями тысяч) клещи для захвата зажигательных бомб, ломы, лопаты, кирки, тяжелые огнетушители.

Дома тоже выглядели по-новому. На многих стенах икры-шах, по фантазии художников, возникли диковинные сады, буйная зелень. Всюду можно было различить маскировочные пятна и полосы. Крыши домов ощетинились длинноствольными зенитками, одиночными и счетверенными пулеметами. Крыши и чердаки стали обитаемыми: дежурные местной противовоздушной обороны — пионеры, молодежь, служащие, рабочие, старички к домохозяйки — бдительно охраняли свои жилища; настороженно вглядывались они в бездонное ночное небо.

…Девушки шли по улицам Москвы. На Кировской, недалеко от метро, дорогу им преградили красноармейцы, тянувшие что-то огромное, серебристо поблескивавшее в темноте.

— Аэростат воздушного заграждения, — пояснила всезнающая Нина Шишкова. — Их множество над Москвой висит.

Похожий на колоссального бегемота аэростат покорно двигался за ведущими его бойцами. Своим толстым брюхом он касался нагретого за день асфальта.

Пронзительно завыли сирены, и в черное небо вонзились сотни голубых мечей. Загрохотали зенитки, небо запестрело разрывами снарядов.

— Воздушная тревога! — хрипло донеслось из радиорупоров. — Граждане! Укройтесь в бомбоубежища.

— Учебная, — проговорил седенький старичок, — можно в убежище не идти.

Девушки прислушались — сверху доносилось комариное надрывное гудение одиночных самолетов.

— Вот он! — Старичок ткнул пальцем в небо, и где-то далеко-далеко в вышине в голубой струе двух прожекторов можно было различить крошечную серебряную птицу.

— Тревога! С улиц долой!

Дежурные старались перекричать грохот стрельбы.

Родился новый звук. Он шел издалека, с самого неба, но приближался с диковинной быстротой. Рассекая черный воздух, на землю летели бомбы. Глухой удар потряс окрестности. Багровая вспышка пламени выхватила из мрака силуэты зданий. Распарывая воздух, над головой проныли осколки.

Второй взрыв, еще более мощный, бросил девушек на асфальт. Со звоном посыпались осколки зенитных снарядов. Чьи-то руки грубо подхватили подруг и втиснули их в подвал. В убежище было немного людей. Горели синие лампочки, в углу стояли ведра с водой.

— Вот тебе и учебная, — растерянно бормотал старичок, протирая засоренную лысину; на его морщинистом лице застыл испуг. — Вот это ахнуло!

— Пошли, — решительно сказала Лара.

Надя и Нина послушно вышли за ней.

По улицам бежали взволнованные люди. Промчалась пожарная машина, за ней другая.

Обратно пришлось возвращаться другим путем. Горящий дом оцепила милиция, маленькие фигурки пожарных сновали у пылающих развалин.

Недалеко от Ленинградского вокзала девушки остановились пораженные. Бомба расколола трехэтажный дом, половина его рухнула на мостовую и рассыпалась грудами битого кирпича, штукатурки, щебня. Другая половина уцелела. Жутко выглядело разбитое, развороченное нутро жилища. Уцелевшие жители, оцепенев от ужаса, кучкой жались к стене соседнего дома. Красноармейцы и милиционеры выносили из развалин убитых.