Полная, круглолицая Нина пожала плечами.

— Пустячная работа, — заметила Надя.

— Как дела, неразлучные подружки? — пошутил мимоходом Коровой. — Вы прямо попугаи-неразлучники, всегда вместе, только попугаи вдвоем, а вы — втроем.

— Так всю жизнь и будем!

— А когда замуж выйдете?

Маленькая Надя смутилась, а Нина бойко отшутилась:

— Кто нас возьмет, кому мы нужны?

Лара, улыбаясь своим мыслям, едва заметно щурила ореховые глаза. Она как-то сразу выделилась из общей массы. Начальство назначило ее старшей, и многие полунасмешливо, полусерьезно называли ее командиром.

К подругам подошла Райка Бирюкова, хитрая, болтливая бабенка, не упускавшая случая пококетничать с каким-нибудь тыловым начальником О своих мимолетных увлечениях Бирюкова рассказывала подробно, не торопясь, подолгу смакуя детали знакомства. Девушки сторонились ее, старались поменьше с ней общаться, а она, напротив, пыталась навязаться Ларе в подруги.

— Ох, девочки! И когда эта работа кончится? Прямо осточертела…

Поправив лакированным коготком тонкую, как лезвие бритвы, крутую бровь, Бирюкова скользнула по Ларе завистливым взглядом.

— Эх, была бы я такая, никогда бы на окопах не работала! Окрутила бы самого большого начальничка, и он бы пригрел меня… И чего ты, Ларка, теряешься?

Бирюкова рассмеялась и сделала глазки проходившему мимо Боровому. Озабоченный инженер, ничего не заметив, пошел дальше. Бирюкова пожала узкими плечами.

— Подумаешь, птица! Что с него возьмешь? Банку консервов, буханку черняшки? Нет, солдатики, лейтенантики — пустышки, у них, кроме пары запасных портянок, ничего нет. Голодранцы! Теперь в цене снабженцы, интенданты, это я понимаю! Достанут что угодно, оденут как куколку.

Надя брезгливо отодвинулась, Нина посмотрела на Бирюкову с нескрываемой злобой.

Высокая костистая старуха Иванова, жена ушедшего на фронт рабочего, обрушилась на бесстыдницу:

— Цыц, сатана! Народ смертный бой ведет, а ей хаханьки! Чтоб духу твоего поганого здесь не было!

— Испуга-ала! — лениво протянула Райка и, увидев в руках у проходившего саперного капитана папиросу, подскочила к нему:

— Товарищ командир! Умоляю, позвольте сигарету!

Девушки снова взялись за лопаты — замелькали комья глины. Тяжелое дыхание работающих вырывалось из их открытых ртов облачками пара.

Вечером, перед концом работы, к девушкам подошел взволнованный, осунувшийся Горовой.

— Девчата, товарищи женщины! Родные мои! Надо остаться продолжить работу.

Смертельно уставшие женщины неподвижными глазами уставились в кривящееся, как от боли, лицо инженера.

— Отступают наши, фронт подходит. Нужно закончить ров. Не закончим — танки прорвутся к городу.

Встревоженным ульем загудела толпа:

— Опять отступают!

— Опять потеснили…

— Царица небесная, спаси и сохрани!

Молодая женщина истерично, с надрывом зарыдала, и тотчас десятки голосов обрушились на нее:

— Замолчи!

— Брось слезу проливать!

— Тоже мне москвичка! Раскисла!

Лара шагнула вперед:

— Девчонки, давайте работать, выроем могилу фашистам!

— Бабы! — грозно крикнула старуха Иванова. — А ну, берись за лопаты!

— Не хочу! — завопила Бирюкова, тряся копной соломенных, вытравленных перекисью волос. — У меня кровавые мозоли, не буду!

Лара, перехватив лопату, молча подошла к ней:

— Не пойдешь?!.

Зазубренное лезвие лопаты взлетело над головой Бирюковой.

Иванова вырвала лопату из Лариных рук.

— Не стоит того. Ну, ты, марш работать!

Рассвет застал женщин на дне глубокого рва. Работали как автоматы: согнулась — выпрямилась, согнулась — выпрямилась. К брустверу летела желто-бурая суглинистая земля, перемешанная с песком.

Неимоверно грузным казался лом, шероховатые ручки носилок грозили вот-вот вырваться из натруженных, вспухших ладоней. Чтобы не выронить груз, девушки так сжимали руки, что ногти впивались в кожу. Металл жег ладони, саднили прорванные бугорки мозолей, но москвички работали. Работали, не зная отдыха. Тысячи женщин, склонившись над мокрой землей, копали противотанковый ров.

И только одна Райка Бирюкова еле шевелила лопатой, плакалась, жаловалась на свою судьбу.

Утром из-за леса выплыл фашистский самолет. Громоздкий, неуклюжий, похожий на черную птицу, он долго кружил над землей, высматривая добычу.

— Сейчас бомбы начнет кидать! — крикнул кто-то.

Строители шарахнулись к лесу. Но немец не бомбил. Почувствовав себя в безопасности, он снизился до самых макушек деревьев и пролетел вдоль линии оборонительных сооружений. От самолета что-то отделилось, в воздухе зашелестели десятки тысяч листовок. Снежными хлопьями опускались они на стылую землю.

Звонко прочитала Нина и тут же с силой втоптала листовку в грязь.

— Вот-вот! — заголосила Бирюкова. — Видите, что пишут? Честно предупреждают. Много помогут наши ямки! У немцев техника, понимать надо, не то что наши окопчики…

— Ты с ума сошла! — побагровела Надя. — Ты что говоришь?

— Все погибнем здесь без толку, как собаки! Уже вся Москва бежит, вакуируется!

— Гадина!

— Мразь поганая!

Бирюкову обступили со всех сторон.

В эту минуту из-за леса выскочили два «Мессершмитта». Короткая пулеметная очередь вспорола воздух и тотчас же медленно, словно нехотя, Надя опустилась на мокрую землю.

— Убили! — простонала Иванова, подняв к хмурому осеннему небу сухой морщинистый кулак. — Убили, ироды!

Откуда-то прибежали саперы, появился Горовой с врачом.

Лара опустилась на колени, расстегнула знакомое с детства заячье пальтишко: на груди у Нади расплывалось темное, с тарелку пятно.

— В сердце, — проговорил врач, — сразу.

Иванова осторожно закрыла потускневшие глаза убитой…

Хоронили Надю вечером.

Маленький холмик обложили хвоей, у изголовья поставили деревянный, наспех сколоченный обелиск с маленькой пятиконечной звездочкой, вырезанной из толстой листовой фанеры.

Ночью почти не спали — едва забрезжил рассвет, вышли на работу.

После обеда к Ларе подошла Бирюкова:

— Знаешь что, Ларка, давай смотаемся отсюда, а?

Лара продолжала копать, Нина ненавидяще посмотрела на Бирюкову.

— Дура ты, Ларка! Себя гробишь. Кому это нужно? Хочешь загубить себя, как эта дуреха Надька? Нина, хоть ты ее уговори.

Бирюкова повернулась к Нине и не видела, как Лара медленно достала из внутреннего кармана телогрейки тяжелый черный предмет.

— Немец-то все равно в Москву придет…

— Обернись, мерзавка! — крикнула Лара таким голосом, что на них оглянулись десятки людей. — Получай по заслугам! — и выстрелила прямо в подбритую тонкую бровь.

Андрей очнулся от холода. Лошади недружно натягивали постромки, от толчков сползла шинель, и порывы ветра леденили мокрую от дождя одежду. Он видел тусклую серую пелену низко нависшего неба. Андрей приподнял голову и заметил справа густой частокол хвойника. Остроконечные иглистые макушки деревьев четким зубчатым силуэтом выделялись на сером полотнище неба. Слева густел мрак.

Андрей тронул рукой лицо, скрытое повязкой. Бинт чалмой охватывал голову, проходил через левый глаз. Он вздрогнул. «Самое драгоценное у человека глаза, — говорила когда-то бабушка, — ими он видит красоту природы…» Андрей поспешно ощупал себя: левая рука была туго прибинтована к груди.

«Ранен, — вспомнил он. — Но почему же ничего не болит?»

Повозка остановилась. Андрей осторожно слез, стараясь не задеть лежащих без движения раненых.

— Чего? — бросилась к нему девушка с санитарной сумкой поверх шинели. — По нужде захотел? Ступай за кустик, далеко не ходи. Прямо. Сам дойдешь или проводить?