— Простите, я хотела спросить вас…

— Пожалуйста.

— Вы и человека смогли бы так же, как и сороку…

Борис внимательно взглянул на девушку:

— Если б было нужно, то смог бы.

Лара посмотрела на него долгим-долгим взглядом, словно силилась понять услышанное.

Поздно вечером Андрей пошел к Нике Черных. Ника жил неподалеку, в коротком безымянном переулке, который бабушка шутя именовала Никиным, Переулок был открыт ветрам, и они надували здесь огромные сугробы. Луна серебрила снежный покров. В овальных и круглых снежных ямах скрывалась синяя тень.

Происхождение ям было Андрею хорошо известно: в Никином переулке друзья устраивали матчи французской борьбы. Часами катались они по снегу, перепахивая целину на обочинах дороги и ловкими приемами сшибая друг друга с ног.

Андрей улыбнулся, посмотрел на утоптанную площадку и вспомнил, как еще только вчера ему пришлось выползать из-под оседлавшего его приятеля.

Дача Черных была погружена во мрак, и лишь наверху ярко горел огонек.

«В мастерской! — решил Андрей. — Трудится великий художник».

Андрей протяжно свистнул. У него с Никой был особый позывной сигнал — тонкий, протяжный свист, точно такой, каким посвистывала серенькая лесная птичка.

Андрей снова засвистел. Застывшие на морозе губы не слушались: свист выходил приглушенный, прерывистый.

Простуженно заскрипела дверь, и с высокого крыльца послышался отзыв. Ника в телогрейке, закутанный шарфом, стоял на крыльце.

— Здорово, Андрик!

Ника переложил кисть в левую руку и протянул другу правую:

— Мои спят! Не шуми. Пошли наверх.

По крутой многоступенчатой лестнице Ника ловко взбежал, Андрей же шел осторожно, ощупывая тонкие шершавые перила. Распахнулась дверь, и яркий свет разрубил мрак.

Мастерскую Ника оборудовал на чердаке. Стены обил листами толстой фанеры, поставил маленькую чугунную печурку с длинной коленчатой трубой.

Андрей привычно оглядел увешанные полотнами стены. Ника быстро разжег печурку, и она весело загудела.

— Хорошо! — весело сказал Ника. — Никто не мешает. Садись, синьор, грей у камина иззябшие ноги, а вот тебе стакан грога, сиречь чайку — пей и рассказывай.

— Ты, я вижу, в отличном настроении. Наверное, картину закончил? Ну-ка, будущий Левитан, он же Шишкин, он же Репин, — словом, певец ильинской природы, покажи!

— Ладно, ты хотя и серый, но так и быть. Смотри! Показываю тебе первому.

— Давай, давай, не тяни.

Николай сорвал тряпку с мольберта, и Андрей увидел зелень летнего леса, напоенного солнцем, золото спеющей ржи, кучевые облака в синем зеркале пруда.

— Да это же наша Ильинка! Вот и сосна с развилкой, и камень у дороги… Это, брат, да!

Ника порозовел, слушая похвалы, но быстро набросил тряпку на мольберт.

— Хватит! А то еще сглазишь. И хоть понимал бы что-нибудь.

Андрей шутливо хлопнул друга по спине:

— Твое счастье, что ты в телогрейке, а то б… Боюсь твой изысканный костюм повредить.

Поговорили о школьных делах. Андрей поинтересовался, почему Николай не был в школе.

— Занят был.

— Врешь, бездельник! Картину свою писал?

— Поразительно! Как это ты догадался?

— Ладно, шутки шутками, а по алгебре пару еще не исправил? Нет? О, лопух легкомысленный!.. А как объяснишь свое отсутствие Ивану Григорьевичу?

— Ну, это проще простого. — Ника снисходительно засмеялся…

Отец Ники писал очень красиво, почерк у него был какой-то особенный, с завитушками, каждая буковка отличалась от другой каким-нибудь необыкновенным хвостиком. Был он очень занят на работе и в школу на родительские собрания не ходил, ограничиваясь краткими посланиями классному руководителю. Ника прекрасно изучил почерк отца и после каждого прогула писал Ивану Григорьевичу от имени отца письмо, в котором пространно объяснял причину своего отсутствия. Кончилась эта история печально: учитель встретил отца Ники на улице и выразил удивление по поводу обилия дипломатических посланий. После этого разговора Черных-старшему пришлось ревностно выполнить одну из библейских заповедей: «Сокрушай своему сыну ребра в младости, да упокоит он тебя в старости».

Андрей спросил, готовит ли Ника и сегодня письмо Ивану Григорьевичу, но выяснилось, что сегодня Ника действительно болен — у него ангина. Мамаша даже шею замотала.

— И ты больной сидишь здесь и рисуешь?

— Эх, синьор, не понять тебе этого! Не могу я без живописи! Не могу, понимаешь? Ты не можешь себе представить, какое счастье творить. Я готов петь во все горло, когда получается, даже несмотря на ангину…

Грянул духовой оркестр. По залу поплыли звуки старинного вальса. Новогодний бал начался!

Замелькали маски, все вокруг пришло в движение.

Оркестранты-старшеклассники усердно дули в латаные-перелатанные трубы. Дирижер Кузя так размахивал руками, что, казалось, хочет вылететь из своей старенькой лыжной куртки.

Андрей не умел танцевать и со скучающим видом стоял недалеко от оркестра. От бряцающей меди литавр у него звенело в ушах, но он не уходил: неподалеку расположилась Лара, вокруг нее вертелись Надя и Нина.

Длинный вихрастый паренек пригласил Лару потанцевать.

— Благодарю вас, я не танцую, — томно проговорила она и тотчас же приняла приглашение Вовки Панова.

Панов был хороший спортсмен, лихой футболист, отчаянный задира; он пользовался у ребят авторитетом. Красивое лицо и нагловатая улыбка придавали Вовке вид светского баловня, которому море по колено. Он пользовался успехом у девушек, и это кружило ему голову.

Танцевал Панов замечательно и был награжден вместе со своей партнершей аплодисментами. Потом они танцевали фокстрот, танго, краковяк. Лара раскраснелась. Вовка шептал ей что-то на ухо, и она улыбалась радостно и чуть лукаво.

Андрей наблюдал за танцующими, злился и не знал, что предпринять. Он решил, что в этот вечер непременно поговорит с Ларой. Это можно было сделать во время танго — танец самый легкий: два шага прямо, два вбок. Но, видя успехи Панова, Андрей растерялся.

Оркестр играл уже третье танго, а проклятый Вовка и не думал отходить от Лары. Томясь, Андрей разглядывал танцующих. Кружились пары, в воздухе плавали ленты серпантина, какие-то девчонки с косичками, смеясь, разбрасывали пригоршни конфетти. Вот они обсыпали самого Сергея Дмитриевича Хабарова. Грозный директор расплылся в улыбке. Сверкнув очками и лысиной, он с молодым задором закружил в вальсе учительницу русского языка Афанасьеву.

Прошел с группой юношей и девушек физик Иван Павлович, всеобщий любимец. Откуда-то выскочил длинный Ника в цилиндре и смокинге из крашеной марли. Широкая «расейская» улыбка на его лице явно не гармонировала со столь «изысканным» костюмом.

Проковылял ветхий, сгорбленный старичок с лисьей физиономией и козлиной бородкой. Он натужно покашливал и дрожал, как малярик. Кто скрывается за этой маской? Ника подмигнул Кузе, и, когда старичок, подпрыгивая и подтягивая ногу, проходил мимо оркестра, Кузя что есть силы дунул ему в ухо из трубы. Оглохший старичок подскочил на метр, вырвал у Кузи инструмент и с силой швырнул его через весь зал в угол, как пустое ведро.

Оркестранты захохотали. Кузя, догадавшись, что перед ним первый силач класса Валька Бобров, угодливо сдернул шутовской колпак и поклонился. Старичок успокоился, но тут его доконал вездесущий Ника. Он ловко схватил старика за козлиную бородку и, оторвав ее напрочь, ринулся в толпу, оставляя по пути клочья своего кисейного обмундирования.

— Андрюша, добрый вечер!

Андрей вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла раскрасневшаяся Лара.

— Пригласи же меня танцевать, дикарь ты этакий!

— Да я очень плохо танцую… — задохнулся от волнения Андрей, — не умею…

Прошли два круга. Андрей, багровый, как вишня, не успевал извиняться за свою неловкость.

Когда они медленно проплывали мимо удивленного Вовки, тот презрительно сморщился и сказал Кузе: