— Не пойду! — упорствовал Бобров.
— Оставь, Валька! Раз надо — пойдем.
Андрей первым уселся в широкое кресло.
— Ай, какие волосы! — с татарским акцентом запел парикмахер, приглаживая волнистый чуб Андрея. — Даже жалко стричь!
Машинка, расчищая себе дорогу, заметалась по голове.
Каштановый витой чуб беспомощно свалился на землю — чужой, ненужный. Парикмахер толкнул ногой груду черных, каштановых, русых волос и весело крикнул:
— Готов! Следующий, пожалуйста!
Ребята собрались у палатки, посмотрели друг на друга и захохотали.
— Валька, ты на дыню похож, голова вся в шишках!
— Ты на себя посмотри, черт лопоухий!
— Андрей, держись бодрей, девчатам не показывайся: в обморок упадут!
Особенно смешным стал маленький Игорь. Спасаясь от града насмешек, он выскочил из палатки и едва не сбил с ног низкорослого паренька.
— Ты чего летишь сломя голову?
— А ты не вертись под ногами, мелкота! — заворчал паренек и вдруг воскликнул — Игорь!
— Кузя! Ну и разделали тебя!
Кузя вошел в палатку и огляделся.
— Вот это да! Вас, ребята, узнать нельзя!
— А ты кто такой? — нахмурился Бобров, — Мы тебя не знаем, проваливай!
Посмеявшись, присели на скамейку.
— А ведь я к вам по делу, — заторопился Кузя. — Сейчас, слышал, набирают людей в отдельную разведывательную роту. На особые задания… Пошли, а?
Ребята переглянулись.
Бобров и Андрей вскочили. Родин подтянул ремень, он носил его поверх пиджака.
— Пошли быстрей, — сказал Бобров, — а то мест не хватит.
Глава четвертая
Переход
Добровольцы выстроились на утоптанной спортивной площадке. Вдоль шеренги ходил широкогрудый, плотный подполковник. Он внимательно, оценивающе приглядывался к людям, подолгу разговаривал с некоторыми, задавал вопросы. Кое-кому подполковник приказывал отойти в сторону — это, как выяснилось позже, были будущие разведчики. С чувством явного превосходства поглядывали они на остававшихся в строю товарищей.
Подполковник подошел к Боброву. Не говоря ни слова, он указал Боброву группу будущих разведчиков. Обрадованный, Валентин, печатая шаг, вышел из строя и едва не бегом бросился к тем, кто стоял в стороне.
— Вы какого года рождения? — обратился подполковник к Родину.
— Тысяча девятьсот двадцать третьего! — четко ответил Петя. — Мы все из одного класса, просим не отказать.
«Молодец! — подумал Андрей. — Здорово придумал. Он ведь дважды оставался на второй год, самый старший в классе, теперь подполковник подумает, что и мы…»
— Ну, ступай, — мягко проговорил командир, — и ты тоже.
Родин и Курганов подбежали к Боброву. Он стиснул их в объятиях:
— Живем, ребятки!
Андрей посмотрел на шеренгу. Подполковник о чем-то говорил с Кузнецовым, видимо отказывал ему. Кузя отчаянно жестикулировал. Донесся смех, подполковник махнул рукой, и взволнованный Кузнецов очутился среди друзей.
— Ф-фу… напугал! — задыхаясь от бега и волнения, сказал он. — Насилу уговорил… А Копалка, бедняга, погорел ростом не вышел.
Отбор подходил к концу, когда к ребятам-разведчикам наконец присоединился Копалкин.
— Игорь, друг, какими судьбами?
— Обманул я его, — радостно улыбнулся Копалкин: — снова зашел вперед и стал на фланге, а у парня одного кепку попросил, для маскировки, значит. Он и не узнал.
— Ловко!
Вскоре к отобранным разведчикам подошел старшина:
— Рота, равняйсь! Смирно!! Напра-во, шагом марш!
К вечеру следующего дня подразделение прибыло на вокзал. Гремел оркестр. Добровольцы выстроились на перроне. Возник короткий митинг. Говорил секретарь райкома партии, говорил командир отряда.
Неожиданно Андрей увидел на дощатой трибуне Панова. Вовка выступал с речью.
— Панов ораторствует, внимание!
— Новоявленный Цицерон!
— Мы все как один пойдем защищать родину! — уверенно бросал Панов. — Все как один преградим путь фашизму!
Вовке долго аплодировали. Ополченцы стали прощаться с провожающими.
— Давайте хоть напишем всем своим, — предложил Андрей.
Его грызла тоска. Кругом он видел поцелуи, рукопожатия, тихие слезы. Женщины заглядывали в родные лица, словно стараясь насмотреться на мужей, братьев, сыновей. Дети напряженно смотрели снизу вверх на отцов, и только малолетние несмышленыши весело бегали по платформе.
Неожиданно Андрей увидел свою бабушку. Старушка бежала к нему задыхаясь. Мгновенно Андрей бросился к ней, обнял, прижался головой к ее груди.
— Успела, слава тебе, господи! Андрюшенька, как же это?.. Ну, да что говорить! Вот мама тебе собрала посылочку… Ларочка, дай-ка!
Только теперь Андрей увидел Лару. Розовая от смущения, она протянула ему небольшой сверток.
— Ты? Как же вы узнали? Как нашли?
— Ларочка, Лара узнала… Если бы не она, не повидались бы…
— Пиши мне, Андрюша, обязательно, слышишь? — Лара крепко стиснула руку Андрея.
Подошла электричка, началась погрузка в вагоны. Кто-то на платформе взахлеб заплакал. Рядом горько рыдала пожилая женщина, обнимая высокого растерянного парня.
— Ничего, голубушка, — сказала бабушка, — вернется. Побьет врагов и вернется.
Женщина заплакала еще сильнее, а старушка обняла внука и скороговоркой зашептала:
— Только ты, Андрюша, поберегись… там пули — они резвые, вмиг пронижут, голову зря не подставляй… — И громко добавила: — Смотрите, ребятки, не позорьте нашу Ильинку, воюйте честно!
Андрей попрощался с бабушкой и держал Лару за руку до тех пор, пока поезд не тронулся. В последний момент Лара быстро обняла его.
Электропоезд шел без остановок. За окном мелькали перелески, угадывались во мраке очертания домов и причудливых подмосковных дачек, иногда светлячком вспыхивал голубой маскировочный огонек на будке стрелочника, и снова все тонуло в ночи.
— Ребята, Ильинка!
Добровольцы бросились к окнам. Мимо проплыл переезд, базарные постройки, ларьки, быстро пронеслась продолговатая платформа. Людей на станции почти не было.
— Вот и всё! — глухо произнес Бобров. — Попрощались с родной сторонкой.
— Мне все казалось, мать придет нас встретить, — вздохнул Копалкин.
— «Придет, придет»! Откуда ей знать, когда мы едем? Военная тайна!
Последние домики Ильинского остались позади, а Андрей все стоял у окна, всматриваясь в даль, прижимаясь к холодному стеклу пылающей щекой. К горлу подкатывал комок, глаза увлажнились.
Через час электропоезд остановился. Москва! Добровольцы вышли из вагона, построились.
Огромный город тонул во мраке. Откуда-то из-за высокого прямоугольника здания Наркомзема выплывала луна, проливая потоки голубоватого света. Москва выглядела по-новому, необычно. События истекших суток уже в корне изменили ее жизнь. Улицы, еще вчера ярко освещенные, вспыхивающие разноцветными огнями реклам, погрузились в темноту. Это было необычно, ново, таинственно. Казалось, город спал, но это только казалось. На мостовой, у подъездов, на бульварах толпились люди. Все покинули свои дома и вышли на улицы, собирались группами, возбужденно переговаривались. Людям было страшно сидеть в своих уютных квартирах, и они старались не оставаться в одиночестве.
Добровольцы, построившись в колонну, шли по городу. Они шли всю ночь, и всю ночь город не спал. Несколько раз они останавливались, отдыхали. У подъездов женщины ставили на табуретки ведра воды и поили бойцов. Некоторые женщины предлагали молоко, совали хлеб, яйца, консервы.
Москва провожала на фронт своих сынов и, как заботливая мать, не спала всю ночь, стараясь помочь им, чем было возможно.
Рота остановилась на Гоголевском бульваре. Быков объявил, что привал будет коротким, не больше десяти минут. Добровольцы разбрелись по бульвару, валились на скамейки, рассаживались на бровке тротуара, а то и прямо на земле.
— А вы, ребята, заходьте прямо на газончик, на травку, — приглашал горбатенький сухой старичок, — травка чистенькая, каждый день поливал да подстригал.