Дэвид вошел в дом следом. Он тоже оглядывался, но только с удовлетворением и гордостью.

— Я хочу здесь жить, — сказала Элейн, — Почему он не может быть нашим домом?

Дэвиду показалось, что этот пустой вопрос даже не стоит ответа. Он пожал плечами и пошел ставить чайник. Тут совершенно нечего было обсуждать.

«Я умираю, — подумала Элейн. — А ему все равно. Но на этот раз я не сдамся. Хватит мной помыкать. Сыта по горло!»

— Папа, — начала она, стараясь говорить спокойно, — я в самом деле считаю, что мы должны остаться. Мне нужно позаниматься гимнастикой с инструктором. Мистер Рассел думает, что у меня есть способности. И я бы занялась балетом. Мне нравится эта школа. Я завела друзей. Я умру, если мы уедем.

Дэвид заваривал чай. Он протянул ей кружку.

— Эли, — сказал он, — будь же разумной. Мне надо искать работу. Если я не буду работать, нам нечего будет есть. Здесь работа кончилась. Нам надо куда-то двигаться. Мы не можем здесь оставаться. Парень, которому принадлежит этот дом, сам хочет в нем жить. И мне охота немного солнышка. Холодище здесь просто меня убивает. Тебе понравится попутешествовать. Ты же это любишь!

— Не люблю! Я просто хочу жить на одном месте. Я хочу, чтобы у нас был нормальный дом! И никогда ничего не добьюсь в жизни, если мы будем болтаться таким образом. Я буду таким же перекати поле, как ты!

Она посмотрела на кружку чая, которую держала в руке, подумав, чего это он поит ее чаем в такое время и шмякнула ею об пол. Кружка подскочила несколько раз, разбрызгивая чай по пробковым квадратам.

Дэвид протянул руку и стукнул ее по плечу.

— Ты как это со мной разговариваешь?! — закричал он. — Я заслуживаю некоторого уважения с твоей стороны. Я твой отец, ты что, забыла?

— Лучше бы ты им не был! — крикнула она,

И сразу пожалела об этом, но было уже поздно, слово вылетело. И ей было трудно остановиться.

— Неудивительно, что мама тебя бросила. Я бы сделала то же самое на ее месте. И лучше бы она взяла меня с собой!

— Взяла с собой! — прорычал Дэвид. — Да меньше всего она собиралась это сделать. Она все время говорила, что хочет быть свободной. Она не желала быть ничьей матерью. Даже когда ты была маленькой, она нисколько не думала о тебе.

Элейн в ужасе глядела на него.

— Неправда, — сказала она.

— Правда. Ты не виновата. Ты родилась недоношенной и чуть не умерла. Тебя долго держали в больнице, а когда принесли домой, она не восприняла тебя как своего ребенка. Никакой, как говорят, биологической связи. Ты была трудным ребенком, ты много кричала. Это не твоя вина. Но твоя мать не справлялась с этим. Когда ты стала подрастать, она стала жалеть, что вышла замуж слишком рано, она еще не узнала жизни, хотела выяснить, кто же она на самом деле, и все такое в этом духе.

В его голосе была горечь. Элейн чувствовала и гнев, и печаль, которые таились в его словах.

Он отвернулся и положил свою пустую кружку в раковину.

— Она не хотела быть ничьей матерью, она не хотела быть ничьей женой, вот она и сбежала, — говорил он с трудом, — Вспоминая все, я даже удивляюсь, что она продержалась так долго.

Он повернулся к ней, лицо его было неподвижно, глаза серьезны.

— И не ори на меня, — потребовал он. — Я сделал для тебя столько, что вряд ли какой-нибудь мужчина смог бы без всякой помощи со стороны, обрати внимание. И я буду все время о тебе заботиться, но я буду жить так, как я хочу, и тебе придется под это подстраиваться. А теперь вытри пол, и хватит вести себя как пятилетний ребенок.

Элейн смущенно посмотрела на отца.

— Эли, — сказал он мягко. И протянул к ней руку. Его гнев тоже поостыл.

Элейн почувствовала, как предательски к ней подбираются слезы. Она знала, что если расплачется, тут и окончится вся ссора. Отец утешит ее, но тогда придется подчиниться. Она стиснула зубы и пробормотала:

— Уходи! Ненавижу тебя!

Рука опустилась, он отвернулся от нее. Ее гнев вернулся. Теперь она уже не чувствовала опасности слез.

— Я никуда не поеду, — бормотала она себе под нос, вытирая пол тряпкой.

Элейн держалась за эти слова, точно они были перилами в половодье на затопленном мосту. Пока она их говорит себе, никто не заставит ее делать то, чего она не хочет. «Я никуда не поеду. Я никуда не поеду.» И все же вид ее отца, такого большого и сердитого, наполнял ее отчаянием. Где-то в глубине она знала: что бы она ни говорила, он все равно сделает по-своему. Он всегда делал по-своему. Он никогда не изменит свой образ жизни на тот, что подходит ей. Он будет бульдозером идти по жизни, а она будет тащиться за ним, человек подвластный, без прав, без места на земле. Пока они ссорились, наступила темнота, и окна без штор отражали происходящее в кухне. Элейн была слишком сердита и не замечала черных трещин, но сейчас отчетливо увидела их слева от себя. Она инстинктивно дернула головой, чтобы избавиться от видения, и тут заметила нечто, что двигалось и отражалось в стекле. Никаких сомнений — космический демон, но еще более крупный и еще более реальный, чем тот, которого она увидела в спортзале. У нее перехватило дыхание. Его глаза были темны, он смотрел прямо на нее. Он был тих, спокоен и нагонял страх.

«Он сцапает меня, — думала она с ужасом. — Он пришел за мной. И я ничего не могу поделать. Слишком много всего на меня свалилось. Мне не справиться, не справиться. О, мне хочется кого-нибудь убить. Я всех готова поубивать! Это все Эндрю Хейфорд виноват. Я прикончу его!»

Демон еще немного подрос.

Элейн легла спать.

— Я им не позволю, — все убеждала она себя. — Хватит таскать меня туда-сюда. Хватит обижать меня. Хватит! И все! Теперь я буду командовать!

Она чувствовала, как ненависть мерцает у нее внутри. Лежала в кровати и раздувала злость, пока она прямо дошла до точки кипения. От этого Элейн почувствовала себя сильной. Долго она так лежала, давая ненависти все разрастаться и разрастаться. Когда она наконец заснула, то увидела очень живой и очень страшный сон. Она стояла возле брусьев в школьном дворе…

— Эндрю! — позвала Марджори утром.

Он открыл глаза.

— Который час?

В комнате было совершенно светло, за окнами птицы шумели на дневной лад.

— Десятый час, — сказала мать. — Ты ужас как долго спал! Ты уже уснул, когда я вчера пришла звать тебя ужинать.

Эндрю обнаружил, что он спал не раздеваясь.

— Сейчас я встану, — сказал он. Ему очень не хотелось начинать день.

— Не спеши, — сказала Марджори. — Ты сегодня не идешь в школу. Мы пойдем к доктору Фримену, но это к одиннадцати.

Эндрю удивленно поглядел на нее.

— Кто это доктор Фримен? И зачем нам к нему идти? Я не больной.

— Ты слегка не в себе последнее время. Я немного о тебе тревожусь. Я думала, хорошо, если ты с кем-нибудь поговоришь, ну, с кем-нибудь — не со мной, в смысле.

Марджори говорила все это, не глядя на него, она прибирала в комнате, раскладывала вещи по ящикам, распрямляя салфетки, которые вовсе в этом не нуждались.

— Поговорю?.. О чем? — спросил Эндрю, медленно подбирая слова.

— О том, как ты себя сейчас чувствуешь. О том, что тебя тревожит, ну, о таком…

Он видел ее отражение в зеркале, глаза их встретились, она беспомощно улыбнулась и отвела взгляд. Эндрю в ответ не улыбнулся.

— Ничего меня не тревожит, — сказал он. И почувствовал, как внутри него вырастает злость. Почему мама не оставит его в покое?

— Кто этот мужик, Фримен?

Марджори взяла стопку журналов и стала укладывать их на книжной полке.

— Приятель отца, они вместе учились… Он… ну, детский психиатр, что ли.

— Психиатр? Ты что думаешь, мам, у меня крыша поехала, что ли?

Она села на кровать и потрепала его по щеке.

— Переоденься в чистое, — сказала она мягко. — Я приготовлю завтрак.

Взгляд Эндрю упал на выключенный компьютер. Что-то произошло. Что-то заставило его решить больше не играть. Он не мог сообразить: на самом деле что-то было или только приснилось. Его мозг вроде забастовал, как тогда, когда он первый раз играл с Марио… Вот оно! Марио! Что-то случилось с Марио. Но что? Да, а где он?