Причуда моей памяти: помню отрывок, но не могу сказать, кому он принадлежит.

«Человеческая память обладает еще не объяснимым свойством навсегда запечатлевать всякие пустяки, в то время как самые важные события оставляют еле заметный след, а иногда и совсем ничего не оставляют, кроме какого-то общего трудно выразимого душевного ощущения, может быть, даже какого-то таинственного звука. Они навсегда остаются лежать в страшной глубине на дне памяти, как потонувшие корабли, обрастая от киля до мачт фантастическими ракушками домыслов».

Совершенно несомненно: у Рая и Ада — громадная власть над памятью. Но вместе с тем в наглей памяти есть и что-то идущее вопреки естественному принципу значимости. Совершенно невозможно, например, запомнить сильное наслаждение. «Желудок старого добра не помнит». И это вполне оправдано: если бы он не был неблагодарным органом, мы бы быстро умерли с голоду. Если бы мы могли одной лишь памятью воспроизводить Рай с тою же интенсивностью, что и в непосредственном действии, отпала бы необходимость в реальных удовлетворениях. Это было бы вполне равноценно неограниченному доступу к самораздражению мозга. В одном газетном очерке я прочел о египетском рабочем, который, расставаясь с возлюбленной, нарочно старался забыть ее черты. Вероятно, он был мудрым влюбленным. Но подобные вещи происходят сами собой и с памятью Рая, и с памятью Ада.

Одно из самых плодотворных для психологии и клиники наблюдений Фрейда — феномен, очень удачно названный им «вытеснением».

В грубо приблизительном значении это просто забывание неприятного. Забыто имя человека, с которым не хочется иметь дело; забыт тягостный эпизод детства... С завидной зоркостью Фрейд проследил это и в некоторых повседневных мелочах, и в неврозах, и в сновидениях. Он показал, что вытесненные воспоминания могут проникать в сознание в завуалированном, порой причудливом виде, и всю изощренную технику психоанализа направил на выявление и «отреагирование» скрытых воспоминаний, которые назвал «комплексами». Вспомнить, чтобы забыть...

К сожалению, в своей общей теории психики Фрейд круто обошелся и с вытеснением, сведя его главным образом к сексуальным конфликтам. И это есть, но не в том масштабе... Тем не менее проблема не перестает волновать психологов и клиницистов. И конечно, как и почти все фундаментальные явления психики, вытеснение множество раз открывалось и переоткрывалось и до Фрейда и после.

Вот, пожалуй, простейший случай. Вы по нечаянности вляпались в нечистоты, ну вот случилось же. Бр!.. Скорее очиститься, смыть. Все. До «комплекса» дело не доходит. В первый момент сознание ситуации обострено, но дальше весь разговор идет между Адом и безотчетной памятью, и сходятся они на том, что гадостные следы надо замести как можно скорее. При этом, однако, между сторонами возможно и несогласие, и отвратительное воспоминание может еще эхо-подобно вернуться разок-другой...

В вытеснении в самом общем смысле не остается ничего непонятного, если мы вспомним о психофизиологическом принципе минимизации Ада. Как могло быть иначе у существа, несущего в своей голове такой огромный груз избыточной памяти? Вытеснение и есть минимизация Ада в памяти: первейший механизм психологической защиты. Представьте, что было бы, если бы все адские воспоминания оставались всю жизнь действенными, — сплошная пытка. И не было бы никакого движения, никакого риска, и род людской, вероятно, прекратил бы свое существование. Не будь вытеснения, ни одна женщина, перенесшая муки родов, не согласилась бы рожать второй раз. Во время студенческой акушерской практики, наблюдая роженицу, я то и дело слышал клятвы, что «больше никогда, ни за что...». Такое настроение может длиться два часа, месяц, год, но потом...

А разве могли бы люди жить вместе? Разве могли бы вновь и вновь мириться поссорившиеся?

Вытеснение — это не уничтожение, не стирание следов памяти, а только их блокада, торможение, подавление. Доказывается это возможностью воспроизведения, которое происходит либо само по себе (как, например, у депрессивного больного, который вдруг вспоминает малейшие грешки своей жизни), либо с помощью специальных приемов. С уверенностью можно сказать, что тождественно вытеснению и забвение, внушенное в гипнозе.

Но куда же они вытесняются, эти следы?

В подсознание, отвечал Фрейд. Куда-то в «оно», в ту преисподнюю, где беснуются неизрасходованные влечения...

Вот тут уже начиналась фрейдовская психологическая метафизика. В представлениях Фрейда подсознание выступало в виде какого-то темного подвала или резинового баллона, который растягивается, раздувается — но чем больше, тем сильнее внутреннее давление и тем сильнее приходится давить извне «цензуре» сознания... Здесь соблазн логической четкости явно вытеснял из сознания Фрейда сложность неизведанной реальности. Да и не только в этом дело: представлять себе подсознание в виде какого-то пространственно отделенного помещения просто удобно. И в этой книге, говоря о подсознании, мы пользуемся подобными представлениями. Важно только не забывать об условности..

Фрейд ничего не знал о механике свертывания и развертывания мозговых эхо, да и мы сейчас, несмотря на обилие новоявленных гипотез, не ведаем, в каком виде живет в мозгу вытесненное воспоминание,

Мы знаем лишь, что это «нечто», способное при случае развернуться, то есть воспроизвестись. Но ведь разное дело непроявленная пленка и фотография, семечко и дерево. Употребив слово «вытеснение», мы еще не постигаем, что за ним скрывается.

Однако явление есть, и термин, как говорят, работает. По тому, что и как вытесняется, можно, очевидно, строить и типологию людей. Очень похоже, например, что те, кого зовут меланхоликами, обладают относительно слабой способностью вытеснения, а сангвиники наоборот. Великолепный пример вытеснения — эпизод из «Войны и мира», когда Николай Ростов, типичный сангвиник, с искренним воодушевлением рассказывает о своей храбрости на поле боя... В действительности произошло обратное. Но он уже сам верил в свой подвиг.

Механизм вытеснения действует в миллионах психических частностей. Чтобы сказать «да», надо вытеснить «нет». Чтобы сесть, надо вытеснить «стоять». Любое действие в своей предварительной мозговой модели проходит через фильтр «то — не то», в котором участвуют Рай и Ад. И многие из ненормальносгей, смешных и страшных, которые мы наблюдаем у тяжелых душевнобольных, можно объяснить тем, что у них не срабатывает вытеснение вариантов поведения, относимых к разряду «не то»... Это динамический, обратимый процесс: эпизоды нормального и ненормального могут сменять друг друга с потрясающей скоростью. То, что было действенным и актуальным долгие годы, может вытес-ниться мгновенно, а давно вытесненное может неожиданно всплыть в сновидении, под действием галлюциногена или другой «встряски» мозга.

«Доктор Аберкромп рассказывает о больном, впавшем в беспамятство вследствие ушиба головы... Когда ему стало лучше, он заговорил на языке, которого никто в больнице не знал; это оказался язык валлийский. Оказалось, что больной тридцать лет не был в Валли-се (Уэльсе — В. Л.), совершенно забыл свой родной язык и вспомнил лишь под влиянием болезни. Выздоровев, он опять совершенно его забыл и заговорил по-английски» (из Корсакова).

«Некто испытавший кораблекрушение рассказывал следующее: «Уже в продолжение четырех часов я одиноко носился по волнам; ни один человеческий звук не мог коснуться моего слуха; вдруг я услышал произнесенный голосом моей матери вопрос: «Джонни, это ты съел виноград, приготовленный для твоей сестры?» За тридцать лет до этого момента, будучи тогда одиннадцатилетним мальчишкой, я съел тайком пару виноградных кистей, назначенных матерью для моей больной сестры. И вот на краю погибели я внезапно услыхал голос моей матери и тот самый вопрос, который был обращен ко мне за тридцать лет перед тем; а между тем в последние двадцать лет моей жизни, как я положительно могу утверждать, мне ни единого раза не приходилось вспоминать о моей только что упомянутой ребяческой проделке».