А по вечерам все так же играет музыка. Музыка, музыка, как ни в чем не бывало:
Сэн-Луи блюз – ты во мне как боль, как ожог,
Сэн-Луи блюз – захлебывающийся рожок!
На пластинках моно и стерео,
Горячей признанья в любви,
Поет мой рожок про дерево
Там, на родине, в Сэн-Луи.
Над землей моей отчей выстрелы
Пыльной ночью, все бах да бах!
Но гоните монету, мистеры,
И за выпивку, и за баб!
А еще, ну прямо комедия,
А еще за вами должок –
Выкладывайте последнее
За то, что поет рожок!*
А вы сидите и слушаете,
И с меня не сводите глаз,
Вы платите деньги и слушаете
И с меня не сводите глаз.
Вы жрете, пьете и слушаете,
И с меня не сводите глаз,
И поет мой рожок про дерево,
На котором я вздерну вас! Да-с! Да-с! Да-с!
«Я никому не желаю зла, не умею, просто не знаю, как это делается».
Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,
Падать, и вновь на своя возвращаться круги.
Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже,
Я не умею молиться, прости меня и помоги!…
// * Вариант:
О земле моих дедов и прадедов
Подпевай моему рожку
И плевать мне на сумму катетов,
Что вбивается нам в башку,
Плевать мне на белое знамя,
На проклятый ваш белый свет
И на ваши белые здания,
Коли черного выхода нет.
КОГДА Я ВЕРНУСЬ
…Когда я уезжал из России, я не взял с собой никаких бумаг. Ни черновиков, ни записных книжек, ничего решительно. Я не был уверен, что бумаги мои пропустят, и понадеялся на свою память. Память меня не подвела! Но, тем не менее, сегодня, сейчас, три года спустя, я с великим трудом заставляю себя закончить работу над составлением этого сборника. Многие стихи-песни, помещенные здесь, были сочинены еще в России, это последние стихи, которые подписаны словами – Москва, Жуковка, Серебряный бор, Переделкино. И мне очень трудно расстаться с этими стихами! Мне все время кажется, что было что-то еще, и еще, и еще, что я, все-таки, многое растерял, забыл… Может быть, я и вправду что-то забыл!
Александр Галич
…Когда умирают травы – сохнут,
Когда умирают звезды – гаснут,
Когда умирают кони – они дышат,
А когда умирают люди – поют песни!
Велемир Хлебников
Когда я вернусь
Когда я вернусь…
Ты не смейся, когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли по февральскому снегу,
По еле заметному следу – к теплу и ночлегу –
И вздогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала – в кромешный, ничтожный, раешный –
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моем –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи –
Тот старый мотив – тот давнишний, забытый, запетый.
И я упаду,
Побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь.
А когда я вернусь?!..
СЕРЕБРЯНЫЙ БОР
СВЯЩЕННАЯ ВЕСНА
Собирались вечерами зимними,
Говорили то же, что вчера…
И порой почти невыносимыми
Мне казались эти вечера.
Обсуждали все приметы искуса,
Превращали – в сложность – простоту,
И моя Беда смотрела искоса
На меня – и мимо, в пустоту.
Этим странным взглядом озадаченный,
Темным взглядом, как хмельной водой,
Столько раз обманутый удачами,
Обручился я с моей Бедой!
А зима все длилась, все не таяла,
И пытаясь одолеть тоску –
Я домой, в Москву, спешил из Таллина,
Из Москвы – куда-то под Москву.
Было небо вымазано суриком,
Белую поземку гнал апрель…
Только вдруг, – прислушиваясь к сумеркам,
Услыхал я первую капель.
И весна, священного священнее,
Вырвалась внезапно из оков!
И простую тайну причащения
Угадал я в таяньи снегов.
А когда в тумане, будто в мантии,
Поднялась над берегом вода, –
Образок Казанской Божьей Матери
Подарила мне моя Беда!
…Было тихо в доме.
Пахло солодом.
Чуть скрипела за окном сосна.
И почти осенним звонким золотом
Та была пронизана весна!
Та весна – Прощенья и Прощания,
Та, моя осенняя весна,
Что дразнила мукой обещания
И томила. И лишила сна.
Словно перед дальнею дорогою,
Словно – в темень – угадав зарю,
Дар священный твой ладонью трогаю
И почти неслышно говорю:
– В лихолетье нового рассеянья,
Ныне и вовеки, навсегда,
Принимаю с гордостью
Спасение Я – из рук Твоих – моя Беда!
