— Не терзайся, партгеноссе, — подбадривает его опять Викторушка. — Ты ударил, я ударил, какая разница. Главное, он получил свое. Вот Бах не мог наказать Черевченко, твой новый приятель, как ты знаешь, на полторы головы выше Баха и здоровый лоб, мы его побили — «СС».

— Насколько я знаю, он от вас сбежал.

— Сбежал потом, но побить мы его успели. Фима сбил его с ног, а Полюшко наш битловскими сапожками по ребрам его бил и приговаривал: «Не будешь стишки писать, не будешь стишки писать!» — Викт'ор хохочет. — Только после хорошей порции сапожек по ребрам морячок вывернулся и, оттолкнув Фиму, сбежал в парк. Быстро бегает твой приятель…

— Ты что, меня осуждаешь, Викт'ор? Бах с Сашкой давно помирился.

— Помирился, — согласился Викторушка и сплюнул, — а зря. И человек он хуевый, и поэт говенный. Ирке баховской хуйню какую-то о Шляпном переулке, где Ирка живет, сочинил. Мне Бах показывал. Придумал, что якобы Есенин себе в Шляпном переулке, шляпы покупал. Вот за есенинские шляпки его Полюшко сапожками и потюкал. — И, остановившись у входа в «Автомат», Викт'ор изобразил озабоченного обрабатыванием ребер Сашки Черевченко мсье Бигуди. — «Не будешь стишки писать… Не будешь стишки писать…»

Весной 1967 года Сашка Черевченко взял Эда с собой в командировку. Почему? Просто по своей прихоти, очевидно. Сашка как раз тогда получил премию Ленинского комсомола и стал специальным корреспондентом киевской газеты «Правда Украины» в Харькове. Чтобы понять значение этого поста, достаточно отметить здесь, что «Правда Украины» — это эквивалент газеты «Правда» на территории Украинской ССР. Сашке только что исполнилось 26 лет.

Какие именно нити вдруг связали совсем неофициального Эда Лимонова и сверхофициального Сашку Черевченко, посвятившего последний сборник стихов экипажу крейсера «Дзержинский», на котором Сашка служил по окончании Севастопольского военно-морского училища и с которого он был комиссован по состоянию здоровья? Большой знак вопроса. Что вообще связывает людей? Взаимная симпатия?

Эд постоянно сотворял себе кумиров. Устаревший, не оправдавший надежд или уличенный в жульничестве кумир безжалостно свергался, и его место занимала свеженькая статуя. Сашка заменил Эду Мотрича, разложившегося у него на глазах и превратившегося в полубродягу-алкоголика, вымогателя рублей или даже двадцати копеек у знакомых. Стихи теперь служили Мотричу средством добычи алкоголя. Все без исключения человеческие существа имеют, как и растения, свои годы роста, буйного цветения и затем усыхания или загнивания, если почва слишком влажная и жирная. Заласканный и декадентами и официальными, Мотрич в 1967 году начинал день с обхода Рымарской и Сумской в поисках опохмелки. Впоследствии в Москве — столице нашей родины — Савенко-Лимонов встретил местных Мотричей и вовсе не был удивлен, когда жизнь проиграла перед ним опять и опять тот же вариант судьбы поэта.

Как и человеческому растению Владимиру Мотричу, Сашке Черевченко было назначено его, Сашкино, время цветения и увядания. В 1967 году Сашка цвел. Высокий, «длина шага» у Сашки выражалась куда более значительной цифрой, чем у всех других брючных клиентов Эда, широкоплечий, широкоротый, с шапкой светло-русых кудрей, Сашка добровольно, как мы увидим, полез в пасть к удаву, согласился послужить привередливому юноше кумиром. В биографии Эдуарда Савенко-Лимонова не раз появлялись уже и будут появляться могучие фигуры как бы старших братьев — указатели пути. Геннадий Гончаренко продержался в кумирах дольше других, но к весне 1967 года Эд уже убедился в Генкиной несомненной слабости. Без кумира Эдуард Лимонов жить не умел. Так Сашка стал его новым старшим братом.

Статую нового кумира, однако, с самого начала раскалывала видимая Эду трещина. Сашкины стихи, хотя и небесталанные, Эду не нравились. Они казались ему слишком обыкновенными. Ну, стихи о море, ну и что? Пусть в сухопутном Харькове стихи о море и звучат романтичнее, чем в приморских городах. Были среди стихов Сашки очень лиричные, грустные стихи. Ну и хули из этого. Тысячи людей пишут такие обычные прелести, думал Эд, наблюдая за своим временным героем. Уже понимая, что и этот долго не удержится в героях.

Здесь уместно будет привести образчик творчества молодого лауреата премии Ленинского комсомола:

Ну и пустые пляжи, и осколки, и что? Большое дело! Все равно Сашкин молодой человек, высадившийся на ялтинский пляж с яхты, виделся Эду обычным ручным дисциплинированным советским молодым человеком, а, увы, не страшным малайским пиратом, и даже не романтическим героем, скажем, Багрицкого.

Эд поехал с Сашкой в командировку еще и по совету Анны. Анна Моисеевна очень хотела, чтобы молодой негодяй пусть когда-нибудь в будущем, пусть чуть-чуть, но был причастен к официальному искусству. «Дружи с Черевченко. Он хороший парень».

«Хороший парень не профессия», — съязвил тогда Эд, но «по большому счету» (одно из любимых выражений Анны Моисеевны) он и сам считал, что Черевченко парень дружелюбный и симпатичный.

Анна же познакомилась с Сашкой, работая в магазине «Поэзия». В магазин считали своим долгом заглядывать хотя бы раз в день едва ли не все харьковские поэты. Официальные и неофициальные. В «Поэзии» можно было увидеть и Мотрича, и Аркадия Филатова, и здоровенного дядьку Василия Бондаря, автора книги стихов «Макы на дроту» (выжив в Освенциме, Бондарь впоследствии пьяный погиб под трамваем), и самого Бориса Ивановича Котлярова — секретаря правления Харьковского отделения Союза писателей.

Не только новые книги привлекали поэтов в магазин. Четыре девушки, четыре музы работали в магазине «Поэзия». За каждой музой волочилось по меньшей мере несколько поэтов. Впрочем, мишенью для либидо харьковских пиитов на практике служили только три девушки. Четвертая муза — очкастая Люда Викслерчик, на ней и держался весь магазин, она была настоящая рабочая лошадь, эта муза — была замужем, и каждый вечер ее ревнивый еврей являлся встречать Люду после работы в компании двоих детей. Начальницу Свету — ленивую, с расшлепанным носом, невысокую и неопределенного цвета — встречал начальник Борис Иванович Котляров, старая красная морда торчала из аккуратного костюма с галстуком. Злые языки утверждали, что Света спит с Борис Иванычем для блага магазина. Музу Анну Моисеевну Рубинштейн до появления экс-сталевара встречали попеременно некоторые харьковские поэты. Увы, весной 1965 года музу Анну «выжили» из магазина «Поэзия». Валю — красивую мясистую украинку с глазами-вишнями и крупными ляжками встречал одно время Сашка Черевченко. Валя была самой младшей из муз — ей было двадцать. Однако Черевченко недолго встречал Валю, очень скоро поэт уступил место целой очереди фарцовщиков. Куда более смелые, нахальные и богатые фарцовщики делили с поэтами и декадентами не только «Автомат», но и харьковских красавиц. Увы, сплошь и рядом фарцовщики одерживали победы над поэтами, оставляя поэтов, красавицы уходили к ним. Подробнее о фарцовщиках читателю будет сообщено далее.

Анна, по всей вероятности, скрывает от Эда некоторые подробности своей холостой жизни до его появления. Иногда, в плохом настроении, Эд подозревает Анну в том, что она имела сексуальные отношения со всеми без исключения харьковскими поэтами, включая Бориса Ивановича Котлярова и Сашку Черевченко. (Кстати, Котлярова наш герой вспомнил только после полугода чуть ли не ежедневных столкновений с ним в магазине «Поэзия». Это Котляров вручил когда-то пятнадцатилетнему подростку Савенко грамоту победителя поэтического конкурса…) Познакомив в свое время Эда с Черевченко, Анна обронила: «Саша самый многообещающий молодой поэт Харькова… Он за мной ухаживал…»