— На краю леса есть несколько деревень. И еще город, не очень далеко. Но людей тут не много, это правда.

— У нас… — Я закрыла глаза и откинулась на спинку стула — даже этот мягкий свет сейчас казался невыносимым — все по-другому. Всего очень много…слишком много.

Хаарт перестал греметь посудой. Я приоткрыла глаза — он, обернувшись, глядел на меня.

— Здесь и правда, спокойно, — наконец, сказал он.

Здесь, действительно, было спокойно. Меня словно покачивало на теплых волнах, страх куда-то ушел, словно ему в этом мире действительно не было места. За окном темное небо несколько раз вспыхнуло — дальние зарницы высветили края туч, потом, через сто лет, я услышала тихий рокот.

Хаарт сказал:

— Ты хотела пройти обратно… Если это тебе действительно нужно, я смогу провести тебя туда через пару дней. Но, мне кажется, лучше будет, если ты останешься здесь. Если там тебя ничего не держит.

Я подняла голову. За его спиной было витражное окно, цветные блики лежали на каменном полу, на темной столешнице. Там, за окном, в темноте, раскинулся непонятный чужой мир. Не более чужой и непонятный, чем тот, который я оставила там, по ту сторону темного лабиринта, в грязи и холоде.

— Не держит, — сказала я. — Нет.

Мне действительно пришлось выучить язык — когда у Хаарта лопнуло терпение, он просто перестал разговаривать со мной на языке той стороны. На самом деле, оказалось, что это не так уж и сложно если иметь стимул.

Вскоре он сказал, что ему нужно отвести вторую лошадь к сульпам — он уехал и пропадал дня четыре. С его уходом все мое спокойствие куда-то делось — ночами я бродила по дому, заглядывала в углы, прислушивалась к несуществующим шагам. Дом принадлежал ему, а не мне, и не то, чтобы становился враждебным — просто не обращал на меня внимания. Я закрыла изнутри ворота и ночами запирала на внутренний засов входную дверь — мне мерещились всякие ужасы. Как оказалось, не напрасно.

Хаарт приехал очень мрачный. Он привел другую лошадь, вместо той, прежней, уж не знаю, где он ее раздобыл — крупную гнедую кобылу, с которой мы сразу поладили и рассказал, что до него дошли неприятные известия — кто-то из наших военных обнаружил Проход.

Видимо, на той стороне все было уж очень плохо — Хаарт не стал рассказывать, как обстоят дела, а мне не удалось ничего от него добиться, — раз вооруженные доблестные наши войска храбро ринулись неизвестно куда. Их больше двухсот человек — сказал он — они натащили с собой кучу оружия и уже постреливают. А с перепугу от них можно ожидать чего угодно.

Он ходил по дому черный и только к вечеру мне удалось вытянуть из него, что еще случилось.

— Те сульпы, которых ты тогда так испугалась, — сказал он. — Они поселились возле Прохода.

Я уже поняла, что произошло, но дала ему договорить. Может, ему станет легче, если он сам все расскажет.

— Они их убили, всех. Все становище. Перестреляли из автоматов. Они же совсем безобидные, сульпы! Они, наверняка, даже не могли понять, что происходит.

Это меня не удивило. Другого я и не ожидала — для наших людей, оказавшихся в незнакомом месте, озлобленных, испуганных, да еще и вооруженных, это была вполне естественная реакция. Что-то вроде условного рефлекса. Но на этом ведь не кончится…

Я сказала:

— О, Господи! Хаарт, да ведь они тут всех перебьют. С ними нужно что-то делать. Представь себе, что вся эта вооруженная банда ввалится сюда и…

Он покачал головой.

— Ты не понимаешь. Никто с ними ничего не будет делать. Просто не сможет.

— Не сможет? Почему?

— Я же говорил тебе — тут никто никого не убивает. Тут не бывает войн. Тем более, что нужно собраться всем вместе, договориться как-то, собрать оружие… нет. Никогда я ни о чем таком не слышал. Никто тут не будет обороняться — организованно, во всяком случае. Да и поодиночке — вряд ли.

— Но тогда…

— Прожить в лесу не так-то просто, — сказал он. — Посмотрим, что будет через пару месяцев.

— Но если они выйдут сюда?

— Нет, — сказал он, — не думаю. Они скрываются где-то в лесу. Похоже, они не очень-то любят открытые пространства. Тем более, скоро начнется Кочевье. Их тут сметет с лица земли, просто.

— Эти… миграции животных?

— Ты не представляешь себе, что это такое, — возразил он, — они идут сплошным потоком, сотни, тысячи. Когда они уходят, тут нет травы. Вся земля разворочена, вытоптана… И они опасны. Многие среди них опасны. Ты же видела, какая ограда вокруг дома. Это от них, от хаэд. И это при том, что холм они огибают стороной. Они движутся мимо холма — туда, на побережье.

Я попробовала представить себе то, о чем он рассказывал — темная, шевелящаяся масса, покрывающая равнину от горизонта до горизонта, распадается на два потока, огибая холм. Их должно быть видно с верхней площадки лестницы — не слишком приятное зрелище.

— Нам нужно съездить в город — сказал Хаарт.

Я даже слегка удивилась. До сих пор он не говорил ни о каких поездках и пресекал все мои попытки поближе познакомиться с окружающим миром. Я так и не видела тут никого больше — за все прошедшее время.

— Кочевье запрет нас надолго — объяснил он, — а продукты на исходе. Тебе нужно купить какую-нибудь приличную одежду. Седла второго тоже нет. Ну, и, может, узнаем какие-то новости.

Раньше я бы обрадовалась предстоящей поездке, но сейчас мне что-то расхотелось выходить за пределы дома — я была слишком напугана всеми его рассказами. Но пререкаться с Хаартом мне не хотелось — при его теперешнем настроении. Я только спросила, берет ли он с собой какое-нибудь оружие и немного успокоилась, когда он сказал, что да, берет.

Мне было страшно. Какое угодно зверье лучше, чем те ребятишки, с которыми я повстречалась тогда, на развалинах, ночью.

Чтобы как-то отогнать грызущие страхи, я попыталась отвлечься, пробуя представить себе этот самый город, однако, ничего разумного при этом слове в голову не приходило. Во всяком случае, вряд ли он будет похож на наши города — слишком уж тут все по-другому. Из рассказов Хаарта я сделала вывод, люди тут не слишком активно общаются между собой, даже, похоже, стараются избегать друг друга. А ведь город — это везде, в любой культуре предполагает скопление народа, разве не так?

Странно, однако, что они тут все воспринимают с таким фатализмом — просто сидят и ждут, что будет дальше. Может, их к этому приучила жизнь в безлюдных равнинах, где опасности избежать все равно невозможно… не знаю. У нас-то все всегда кипело, точно развороченный муравейник. Поди пойми, что лучше… Я уже давно перестала верить в то, что, перед лицом совместной опасности, под угрозой насилия в людях просыпаются лучшие качества — сплоченность, взаимовыручка и тому подобная чушь. Я слишком близко видела все это, слишком хорошо знала, как оно бывает на самом деле. Да и что толку было в том, что мы нервничали, перезванивались, слушали ночами последние известия, топтались в очередях за газетами, пока газеты еще выходили… никакого толку.

Так что все просто зависит… от точки зрения, наверное.

— Ты говорил, что часто ходил на ту сторону, даже, вроде, жил там какое-то время. Тебе там нравилось?

Он пожал плечами.

— Раньше… да, наверное. Понимаешь, тут… здесь ведь никогда ничего не происходит. Ничего не меняется. А там каждый раз было что-то новое. Потом, правда… стало слишком опасно.

— Ты имеешь в виду проверку документов, комендантский час и все такое?

— Ну да. — Он нахмурился. — Не думаю, что сейчас имеет смысл туда ходить. Похоже, там еще долго будет неладно. Может, опять придется торговать с сульпами — есть племена, которые никогда не выходят на равнину.

— А люди — часто переезжают с места на место?

— Да нет, — сказал он. — зачем? Правда, на побережье есть целые деревни. Рыбаки. Перед началом кочевья они просто снимаются с места и уходят. Там, знаешь, что делается?

Похоже, просто ради новых впечатлений тут с места никто не двигается.