– Если бы не было всяких посторонних факторов, – ответил он, – я бы сказал – дня четыре. При условии, что мы не будем очень гнать, а будем щадить себя и машину. Но, учитывая, что на дорогах творится... надо будет, кстати, радио послушать.

Он нырнул на переднее сиденье и вылез, держа в охапке какую-то темную массу, которая распалась на портативный приемник и пластиковый коврик. Развернул коврик, устроился возле машины и врубил радио, правда, негромко. Оттуда доносился треск, шипение, странные плывущие звуки, потом какой-то горячечный голос, который кричал:

– А мне наплевать! Кто остался? Никого там не осталось! Дай мне два самолета, по крайней мере! Ну, хоть один! Я эту заразу выжгу... – Голос замутился, побледнел и ушел в сторону; опять раздался сухой треск атмосферных разрядов, потом вдруг выплыл еще один голос, женский, бодрый до идиотизма:

– А сейчас для наших мужественных парней, которые рискуют жизнью на дорогах, певица Ника Зарудная споет песню «Сегодня я с тобой, орел мой горный».

– С ума посходили, – пробормотал Томас, вырубил радио, которое уже начало самозабвенно выводить:

Сегодня я с тобой, орел мой горный,

Сегодня я уже не буду гордой, —

и полез обратно в машину.

Кристина задумчиво поглядела ему вслед.

– Я его боюсь, – сказала она. – Как тебе удается с ним ладить?

Я честно сказала:

– Сама его боюсь. Но он, по-моему, ничего плохого не хочет. Просто себя так держит.

– Мне тут неуютно, – говорит она. – Остальных я тоже не знаю.

– С остальными все понятно. Они-то как раз на виду. Игоря я давно уже знаю – года два-три. Он хороший мальчик. Разумный, спокойный. Он с виду выглядит слабым, но мне кажется, что это не так. Просто домашний мальчик, вот и все. А Герка... я его самого не очень хорошо знаю, так, общие знакомые. Но, в общем, таких людей тоже хватает. Он привык быть сильным... ему это очень важно, думаю. А кто сейчас сильный? Вот он и мучается.

– Тяжело с ними... Ты-то как держишься?

– Да никак, – говорю. – Так, стараюсь не скандалить. И то, знаешь... Мы все время друг у друга на виду. Уйти некуда. Отдохнуть от посторонних глаз негде. Как тут убережешься?

– Вот все вы меня обвиняете, – сказала она с неожиданной горечью, – что я негибкая. Что требую от людей слишком много. Вот они меня и не любят.

Ну чего от меня она хочет, бедняга?

– Кристинка, а кто кого сейчас любит? Кто сейчас согласится взять на себя ответственность за другого человека? Сознательно, во всяком случае. Ты же посмотри, во что мы все превратились!

А ведь и правда, думаю. Уж не знаю, каким нужно обладать героизмом, чтобы решиться в наше время на какие-то прочные человеческие отношения... и что из этого получится.

– Все мы, – говорю, – получаем то, что заслуживаем. Поспать не хочешь?

Я пошла внутрь. Там хоть тепло.

Может, ей хотелось еще поговорить – просто потому, что на самом деле мы почти друг с другом не разговаривали – так, по необходимости. А о чем говорить – жаловаться противно, хвастаться нечем...

На следующий день нас обстреляли.

До сих пор мне трудно восстановить последовательность событий. Все произошло слишком уж быстро. Вспышки света я уловила боковым зрением, потом раздался грохот и одновременно с ним – удар. Наш джип подскочил, пошел юзом, каким-то образом Томас ухитрился его выправить, и тут раздался второй удар, от которого машина съехала на обочину и перевернулась на бок. Да, видимо, так все и было... Я сидела на заднем сиденье вместе сИгорем и Кристиной, каким-то чудом мне удалось упереться руками и ногами в спинку переднего сиденья – сознание в этом никакого участия не принимало. Я склонна полагать, что кричала, а может, и кто-нибудь еще, не я одна, но этого я, ей-Богу, не помню. Потом, внезапно, навалилась неподвижная ватная тишина... Мотор не работал. Наконец, Томас спросил:

– Все живы?

Я отозвалась:

– Да, – но это была только я одна. Потом откликнулся Герка.

– Что там у тебя? – спросил Томас.

Подо мной что-то слабо зашевелилось. Игорь. Кристине, видно, было хуже всего – она сидела у задней двери, на которую и пришелся основной удар.

– Так что там? – повторил он.

– Игорь жив. Кристина – не знаю.

– Нужно выбираться отсюда. И поскорее.

Наконец, ему удалось открыть свою дверь, и он вылез наружу. За ним вылез Герка. Оба они были целы, только слегка потрепаны.

– Давай! – заорал Герка. – Выбирайся! Ты же мешаешь добраться до остальных.

Я начала толкать дверь, но ее заклинило. Вполне возможно, что в тоскливой панике я просто дергала не ту ручку.

Вдвоем они навалились на заднюю дверь – это было не так уж легко, потому что она открывалась в небо, – наконец, Герке удалось приоткрыть ее на достаточную ширину, чтобы вытянуть меня за шиворот.

– Отойди подальше, – сказал Томас. – За машину.

Я отошла. Джип лежал себе на боку, и из него что-то вытекало. Мне это не понравилось.

– Ребята, – говорю, – он, кажется, сейчас взорвется.

– Сам вижу, – сквозь зубы пробормотал Томас.

Они все еще возились у задней двери. Томас залез внутрь и, наконец, появился, таща за собой оглушенного Игоря. Тут я уже пришла в себя настолько, что сообразила, что им нужна помощь. Я перехватила Игоря и начала оттаскивать его от машины, пока они выволакивали Кристину и все вещи, которые попадались им под руку. Оказавшись за безопасным пригорком, я опустила Игоря на землю и побежала обратно. Кристина лежала на асфальте у машины, лицо бледное, глаза закрыты, нога неестественно вывернута. Я подхватила пару тюков, а Томас и Герка – Кристину – и поволокли ее к тому же пригорку. Мы успели вовремя – относительно вовремя, потому что раздался еще один удар, я зажмурилась, а когда открыла глаза, машина пылала так, что в этом даже проглядывала какая-то нездешняя красота – потрясающие сочетания красок! Горящие обломки летели в разные стороны. Я лежала на холодной земле – в бок мне упирался какой-то тюк – и тупо размышляла над тем, что фейерверк в прямом переводе означает «огненная работа», когда Томас сбил меня с мысли.

– Ты поглядела, что с ней? – спросил он.

– Нет, – ответила я, потому что боялась ее осматривать – а вдруг то, что я увижу, будет совсем невыносимо.

– Хоть знаешь, что надо делать?

– На зрачки посмотреть... кажется. Может, пульс...

– Во-первых, ей под голову нужно что-нибудь подложить.

Я стащила с себя куртку, свернула и положила Кристине под голову, потому что рыться в тюках сил не было. Потом по очереди приподняла ей веки.

– Ну, что там?

– Зрачки, кажется, одинаковые, если это что-то значит. На свет реагируют.

– А нога?

– Томас, я боюсь.

Он вздохнул, опустился на колени и начал осторожно ощупывать ей ногу. Потом сказал:

– Штаны надо резать.

– Что там?

– Перелом. Похоже на перелом.

– Интересно, – сказал Герка, – а где эти суки, которые в нас попали?

– Я вообще не думаю, что они подойдут, – ответил Томас. – Если бы они хотели ограбить машину, они бы ее просто остановили. Наверное, мы напоролись на какой-нибудь местный патруль, который засел где-то на высоте довольно далеко отсюда и палит во все, что движется. Но уходить отсюда нужно поскорее.

– Как мы пойдем? Она не скоро оклемается. И малый – тоже.

– Нет, – говорит Томас. – Он скоро встанет. Это просто шок. А ее придется нести, конечно.

В результате, они вытянули из тюка одеяло, положили на него Кристину и поволокли ее и все наши уцелевшие пожитки. А я помогала Игорю – он действительно пришел в себя довольно быстро. Идти-то, во всяком случае, чисто механически переставлять ноги, он мог, но куда мы идем, и что происходит, соображал плохо и все время жаловался, что его мутит. По-моему, это смахивало на сотрясение мозга. Я и сама соображала неважно потому, что все произошло слишком быстро, и просто тащилась, уходя все дальше от дороги, вслед за Геркой и Томасом. Томас сказал, что карта сгорела в машине, но что он примерно представляет себе, где мы находимся и куда нужно идти. Они взяли, несмотря на свою ношу, такой темп, что мы с Игорем еле успевали, он все время спотыкался и цеплялся за меня, и у меня тоже начали подгибаться ноги. Наконец, мы очутились в овраге – отсюда дорога была не видна, а когда спустились на самое дно, то оказались со стороны шоссе еще и защищены относительно крутым гребнем. Здесь, в овраге, кроме чахлого кустарника, практически ничего не росло, лишь там, где прошли оползни, верхний слой земли обнажился, открыв спутанные корни. По самому дну тек мутноватый ручеек.