— Да, конечно, — вежливо сказала я.

Я пошла через комнату, пытаясь сохранить свою профессиональную доброжелательную манеру, но не слишком ловко пробираясь между предметами, разбросанными по полу; я направлялась к лиловому креслу — единственному, в котором не лежала куча бумаг.

— Туда не садитесь, — предостерег хозяин, стоя у меня за спиной. — Это кресло Тревора. Он был бы недоволен, если б вы сели в его кресло.

— А можно мне сесть в красное?

— В красное? — повторил он. — Это кресло Фиша. Он был бы не против. Во всяком случае, я думаю, что он был бы не против. Но там полно его бумаг, и вы можете их перепутать.

Сев на эти бумаги, я никак не привела бы их в больший беспорядок, чем тот, в котором они уже находились; однако я промолчала: меня занимала мысль, что Тревор и Фиш — возможно, два воображаемых партнера по играм, придуманных этим мальчиком. И еще я подумала, что он, наверное, соврал про свой возраст. В полумраке гостиной ему можно было дать не больше десяти лет. Он торжественно смотрел на меня, немного сутулясь, держа руки сложенными на груди.

— Значит, ваше зеленое.

— Да, — сказал он, — но я сам не сижу в нем уже недели две. У меня там все разложено по порядку.

Мне хотелось подойти и посмотреть, что у него там разложено, но я напомнила себе, зачем пришла сюда.

— Где же мы сядем?

— На полу, — сказал он. — Или в кухне, или у меня в спальне.

— Ну нет, только не в спальне, — поспешно сказала я.

Я снова пересекла усыпанную бумагами гостиную и заглянула в кухню. Меня приветствовал резкий запах; в каждом углу, как видно, стояли пакеты с мусором, поражало также обилие больших кастрюль и чайников, причем не все они были чистые.

— По-моему, в кухне негде, — сказала я.

Я нагнулась и начала сдвигать бумаги с ковра — словно ряску на пруду.

— Зря вы это делаете, — сказал он. — Тут есть и не мои бумаги, и вы все перепутаете. Пойдемте лучше в спальню.

Он вышел в коридор и исчез в дальней двери. Мне пришлось последовать за ним.

Спальня представляла собой вытянутую коробку с белыми стенами, такую же темную, как и гостиная: здесь тоже были опущены жалюзи. Кроме узкой кровати, тут стояла только гладильная доска с утюгом, шахматная доска с несколькими фигурами, пишущая машинка на полу и картонная коробка — очевидно, с грязным бельем, — которую он сразу сунул в шкаф. Он набросил на мятую постель серое армейское одеяло, залез на кровать и уселся в углу, скрестив ноги. Включив лампу над кроватью, он достал сигарету из пачки, положил пачку в задний карман штанов, закурил, спрятал сигарету в сложенных вместе ладонях и неподвижно застыл, точно тощий божок, курящий фимиам самому себе.

— Поехали, — сказал он.

Я села на край кровати (стульев в комнате не было) и начала задавать ему вопросы. Выслушав вопрос, он откидывал голову к стене, закрывал глаза и лишь после этого отвечал. Затем открывал глаза и смотрел на меня с некоторой сосредоточенностью, ожидая следующего вопроса.

Наконец мы добрались до песенки, и он ушел к телефону, стоящему в кухне. Он так долго не возвращался, что я не выдержала и последовала за ним; в кухне я обнаружила, что он все еще прижимает к уху телефонную трубку и лицо его искажает гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.

— Я вас просила послушать только один раз, — укоризненно сказала я.

Он неохотно положил трубку.

— Можно, когда вы уйдете, я снова послушаю? — спросил он заискивающим тоном ребенка, выпрашивающего еще одну конфету.

— Можно, — сказала я. — Но только на будущей неделе этого не делайте, ладно?

Я не хотела, чтобы он занимал номер, когда песенка понадобится нашим агентам.

Мы вернулись в спальню и приняли прежние позы.

— Теперь я повторю некоторые фразы из песенки и из текста радиорекламы, и вы должны сказать, что они вам напоминают.

В анкете были вопросы на свободные ассоциации слушателя — для выяснения реакции потребителей на некоторые ключевые фразы радиорекламы.

— Во-первых, что вам напоминают слова «здоровый спортивный запах»?

Он откинул голову и закрыл глаза.

— Пот, — сказал он. — Теннисные туфли, раздевалку в подвале и тренировочный костюм.

Агент, проводящий опрос, должен записывать ответ слово в слово. Я так и сделала, подумав, что будет забавно подсунуть его ответы в стопку прочих анкет. Это внесет разнообразие в скучную работу какой-нибудь из наших сотрудниц, ставящих галочки цветными карандашами, — миссис Визерс или, может быть, миссис Гандридж. Они прочтут его ответы вслух своим соседкам, добавив: «Каких только людей на свете не бывает!», и разговоров на эту тему хватит по крайней мере на три обеденных перерыва.

— Ну, а как насчет «с первого глотка, который приятно освежит вам горло»?

— Ничего особенного не напоминает. Нет, подождите. Это птица, белая, падает с огромной высоты. Ей прострелили сердце, зимой; перья выпадают из нее на лету и медленно летят вниз… Ваши вопросы похожи на словесные тесты психоаналитика, — сказал он, открыв глаза, — мне они всегда нравились больше, чем тесты с картинками.

— Я думаю, психиатры используют те же принципы, — сказала я, — что и мы. А что вы скажете об этом: «Густой, крепкий вкус»?

Несколько минут он размышлял.

— Икота, — сказал он. — Нет, нет, не может быть. — Он наморщил лоб. — Ага, понятно. Это одна из тех каннибальских историй, — мне показалось, что он немного растерялся или расстроился, — я знаю сюжет. Одна такая история есть в «Декамероне» и парочка — у братьев Гримм: муж убивает любовника жены или жена убивает любовницу мужа; затем из теплого трупа извлекается сердце и из него готовится похлебка или пирог, которые и подаются на серебряном подносе соответствующему персонажу. Впрочем, «здоровый запах» в предыдущей фразе как-то не вяжется со всем этим, правда? Шекспир, — добавил он спокойнее, — Шекспир тоже писал что-то такое. В «Тите» есть подобная сцена, хотя, конечно, можно поспорить о том, кому в действительности принадлежит авторство…

— Спасибо, — сказала я, торопливо водя карандашом по бумаге. Я уже не сомневалась, что он психопат и что мне следует держаться хладнокровно и не выказывать страха. В сущности, мне было не страшно — я не верила, что он может вдруг начать буйствовать. Но от моих вопросов он явно начал нервничать, и, если его эмоциональное равновесие неустойчиво, какая-нибудь случайная фраза может оказаться роковой. С такими людьми это бывает; я вспомнила истории, которые мне рассказала Эйнсли; такие мелочи, как отдельные слова и фразы, очень тревожат некоторых больных.

— Ну, а теперь «крепкое до слез»?

Он размышлял довольно долго и наконец сказал:

— Нет, это мне ничего не говорит. Какой-то распадающийся образ. Первое слово создает образ человека, которого ударили палкой по его стеклянной голове: знаете, как бьет музыкант, играющий на бутылках. А вот все остальное не производит вообще никакого впечатления. От такого ответа, — добавил он печально, — вам, наверное, мало толку.

— Нет-нет, вы превосходно отвечаете, — сказала я, подумав о том, что произойдет с электронной машиной, если запустить в нее всю эту белиберду. — Теперь последняя фраза: «Запах дремучего леса».

— Ну, — сказал он, воодушевляясь, — это легко. Это я сразу почувствовал, с первого прослушивания. Знаете цветные фильмы про собак или про лошадей? «Дремучий лес» — это, конечно, кличка собаки, она наполовину волк, наполовину лайка, и обязательно спасает своего хозяина трижды: первый раз от огня, второй — от наводнения и третий — от плохих людей; скорее всего, не от индейцев, а от белых охотников; по современной моде, в конце фильма собаку убивает жестокий охотник, и ее оплакивают, потом хоронят, возможно — в снегу. Панорамные съемки деревьев и озера. Закат. Экран постепенно гаснет.

— Прекрасно, — сказала я, бешено водя карандашом по бумаге. Некоторое время мы оба молчали — только скрипел карандаш. — А теперь вы меня простите, но я должна спросить, насколько, по вашему мнению, эти пять фраз подходят к пиву? Отвечайте: «очень подходит», «средне», «не очень подходит».