Квартира Питера, конечно, уже отделана: он даже бесплатно не стал бы жить без настоящих полов и электричества. Знакомый Питера использует его квартиру в качестве рекламного образца, то есть время от времени показывает ее будущим съемщикам, всегда предварительно предупреждая Питера по телефону. Питера это ничуть не смущает: он редко бывает дома и ничего не имеет против того, чтобы чужие люди осматривали его жилище.

Я открыла дверь, вошла и положила покупки в холодильник. В ванной текла вода, и я поняла, что Питер принимает душ; он это делает довольно часто. Я зашла в гостиную и выглянула в окно. Квартира расположена недостаточно высоко, чтобы из окон открывался хороший вид на озеро или на город — виден лишь лабиринт грязных улочек и вытянутых двориков, — и в то же время не так низко, чтобы видеть, чем занимаются люди на этих улочках и во дворах.

В гостиную Питер пока еще мало что купил: комплект — диван и кресло в стиле «датский модерн» — и стереопроигрыватель, — вот, собственно, и все. Он говорит, что лучше подождать, и со временем купить хорошие вещи, чем обставлять сейчас квартиру дешевыми вещами, которые ему не нравятся. Я думаю, он прав; однако сразу видно, что мебели не хватает: диван и кресло выглядят затерявшимися и одинокими в большой пустой комнате.

Когда надо ждать, я всегда нервничаю и расхаживаю взад и вперед. Зайдя в спальню, я и там тоже выглянула из окна, хотя вид оттуда точно такой же. Питер считает, что спальня у него обставлена почти полностью; на мой вкус она все же пустовата. На полу здесь лежит огромная баранья шкура; кровать простая, массивная и тоже большая; никак не скажешь, что кровать куплена в комиссионном магазине, — она в превосходном состоянии; постель всегда аккуратно прибрана. Еще в спальне стоит строгий квадратный письменный стол из темного дерева и обитое кожей вращающееся кресло — конторское на вид, но, по словам Питера, очень удобное для работы; это кресло он тоже купил в комиссионном магазине. На столе лампа, комплект чистой бумаги разного формата, набор карандашей и ручек, и стоящий в рамке портрет Питера, сделанный на церемонии вручения диплома. На стене над столом висит небольшой стеллаж: на нижней полке — юридические справочники, на верхней — детективные романы в мягкой обложке, а посредине — разные книги и журналы. Сбоку от стеллажа прибита доска с крючками, на которых размещена его коллекция оружия: две винтовки, пистолет и несколько ужасного вида ножей. Он не раз говорил мне, как все это в точности называется, но я никак не могу запомнить. Не видела, чтобы Питер пользовался своим оружием; впрочем, в городе, конечно, оно ему ни к чему. Кажется, он часто ходил на охоту со своими старыми друзьями.

Там же висят фотоаппараты Питера; их стеклянные глазища закрыты кожаными футлярами. На двери шкафа — большое зеркало; в шкафу — вся одежда Питера.

Он, должно быть, услышал, что я хожу по квартире, и крикнул из ванной:

— Мэриан? Это ты?

— Я! — отозвалась я. — Привет.

— Привет! Найди себе чего-нибудь выпить. И мне тоже — джин с тоником, ладно? Я сейчас выйду.

Я знала, что где лежит. В буфете у Питера целая полка уставлена напитками. А в холодильнике всегда есть лед. Я пошла на кухню и тщательно приготовила напитки, не забыв положить лимон, который Питер очень любит. Приготовление напитков занимает у меня ужасно много времени: я не умею отмерять на глаз.

Я слышала, как замолчал душ; потом раздались шаги, и, обернувшись, я увидела Питера, стоящего в дверях, — он завернулся в красивое синее полотенце, волосы у него были мокрые.

— Привет! — сказала я. — Твой джин на столе.

Не отвечая, он шагнул ко мне, забрал мой стакан, выпил треть моего коктейля и поставил стакан на стол у меня за спиной. Потом обнял меня.

— Ты мне все платье намочишь, — тихо сказала я.

Я погладила его по спине. Рука у меня была холодная от ледяных стаканов, но он не вздрогнул. После душа его кожа казалась упругой и теплой. Он поцеловал меня в ухо и сказал:

— Пойдем в ванную.

Я смотрела на пластиковую занавеску, висящую вокруг ванны; по ней, на серебряном фоне, плавали розовые лебеди — парочками, между белыми листьями водяных лилий. Занавеска была совсем не во вкусе Питера, он купил ее второпях, потому что каждый раз, когда он принимал душ, вода заливала пол, а поискать хорошую занавеску было некогда; эта оказалась наименее броской. Я размышляла о том, что заставило его тащить меня в ванную. Мне сразу не понравилась эта идея — я предпочитаю кровать; но, даже зная, что в ванне будет тесно, неудобно и жестко, я не стала возражать: мне казалось, что после женитьбы Тригера я должна проявить к Питеру особое сочувствие. Впрочем, я положила в ванну поролоновый коврик, чтобы было не так жестко.

Я ожидала, что Питер будет сегодня расстроен, но, хотя он казался немного не в себе, я бы не сказала, что он расстроен. Зачем же ему понадобилось лезть со мной в ванну? Я стала припоминать два предыдущих несчастья, две предыдущих женитьбы. После первой была баранья шкура на полу в спальне, а после второй — колючее одеяло на лужайке за городом, куда мы ехали на машине четыре часа; я чувствовала себя очень неловко, потому что боялась фермеров и коров. Теперь — ванна; наверное, тут есть какая-то закономерность. Может быть, это попытка сохранить юношескую непосредственность, своего рода мятеж против унылой перспективы находить по утрам в раковине мокнущие чулки, а на сковородке — застывший жир? Некоторая отчужденность Питера во время этих выходок наводила меня на мысль, что он повторяет поступки какого-то понравившегося ему литературного героя, но какого — я так и не выяснила. Лужайку он мог вычитать в охотничьем рассказе, в каком-нибудь журнале для мужчин; я помню, что он тогда надел клетчатую куртку. Баранья шкура — это, вероятно, из журнала подороже, что-нибудь о страстных свиданиях в фешенебельной мансарде. Но ванна? Может, это из детективов, которые он читает для того, чтобы, как он говорит, «уйти от мира»? Но тогда в ванне нужно было кого-то утопить. Какую-то женщину. Получилась бы замечательная картинка для обложки: совершенно голая женщина под тонким слоем воды, а на поверхности воды (в нужном месте, чтобы пропустила цензура) — резиновый утенок, или кусок мыла, или пятно крови и распущенные волосы; круглится холодный край ванны, и тело женщины кажется целомудренным, как лед (только потому, что оно мертво), а ее открытые глаза глядят прямо на читателя. Ванна вместо гроба. Мне вдруг представилось, что мы заснули и случайно включилась теплая вода, а мы этого не заметили и захлебнулись. Вот будет сюрприз для знакомого Питера, когда он явится сюда с очередным клиентом! Вода по всей квартире, а в ванной — пара обнаженных трупов, застывших в последнем объятии. «Самоубийство, — скажут клиенты. — Несчастная любовь». И летними ночами наши призраки будут скользить по коридорам квартир фирмы «Брэнтвью апартментс» — по холостяцким квартирам, по двухкомнатным, по квартирам класса люкс, — два призрака, завернувшиеся в большие полотенца…

Мне надоело смотреть на лебедей, и я повернула голову и взглянула на изогнутый серебряный носик душа. Я чувствовала запах волос Питера, чистый мыльный запах. Он всегда пахнет мылом, не только сразу после душа. Вообще-то этот запах напоминает мне о врачах и дантистах, но, когда от Питера так пахнет, мне нравится. Лосьоны и одеколоны, которыми некоторые мужчины пользуются как духами, он не признает.

Его рука, расчерченная рядами волосков, лежала у меня на плече. Рука чем-то напоминала все остальное в этой ванной комнате: это была чистая, белая, новая рука с необычайно гладкой для мужчины кожей. Лица Питера я не видела, потому что он уткнулся носом мне в плечо, но я попыталась его вообразить. Клара назвала Питера красавцем; красота, наверное, и привлекла меня к Питеру. На Питера обращают внимание не потому, что у него особенно энергичные или оригинальные черты лица, а потому, что он — заурядность, доведенная до совершенства: у него моложавое ухоженное лицо с рекламы сигарет. Иногда, скользя взглядом по лицу Питера, я ищу на нем какую-нибудь родинку, или бородавку, или обветренность — что-нибудь, на чем взгляд мог бы остановиться, — но тщетно.