Когда путники огляделись вокруг, то подумали, что перенесены в другой край. Всюду замечались признаки естественного богатства и человеческой беспечности. Со всех сторон была плодородная земля, которую нерадивые жители предоставили сорным травам. Только несколько полей с волчьим бобом, маниоком или иньямом зеленело среди окружающего запустения.
За пространством сорных трав следовали пространства, заросшие кустарником, миртом, можжевельником, самшитом, приземистым кедром, пересекаемые и огибаемые тропой. Несколько хижин, скорее лачуг, виднелось на больших промежутках. Только одна деревня, переполненная свиньями и собаками, среди которых туристы с трудом прокладывали себе дорогу, попалась навстречу около половины двенадцатого. Дальше шла пустыня. Редкие обитатели, преимущественно женщины, проходили серьезно и молчаливо, закутанные в широкие плащи, с лицами, спрятанными под отворотами большущих капюшонов. Все говорило о нищете этих островов, жизнь которых вследствие неимения путей сообщения сосредоточивалась на побережье.
Было уже больше часа, когда добрались до крайнего пункта Кальдейры, на высоте 1021 метр. Измученные, умирающие с голоду, путешественники разразились сетованиями. Не одни Хамильтон и Сондерс жаловались теперь на пренебрежение, с которым выполнялась программа. Обладатели лучших желудков обыкновенно оказываются обладателями не лучших характеров, и нет ничего удивительного, что люди, всегда очень мирные, в этот час протестовали в самых пылких выражениях.
Но вдруг все справедливые нарекания были позабыты…
Путешественники взобрались на вершину Кальдейры. Какими бы англичанами, то есть равнодушными, они ни были, они не могли, однако, остаться таковыми перед возвышенным зрелищем, представившимся их взорам.
Под беспредельной лазурью, среди сверкавшего под торжествующим солнцем моря у ног их стлался остров. Он выступал весь в ясных очертаниях со своими второстепенными пиками, уступами, лужайками, ручьями, рифами, окаймленными снежной пеной. Вдали, к северо-востоку, высилась вершина Грасиосы. Ближе и восточнее длинный остров Св. Георгия, казалось, томно вытягивался на волнах, точно убаюкиваемый, а над горами его и долинами неопределенное облако указывало местонахождение Терсера у пределов далекого горизонта. На севере, на западе, на юге не было ничего, кроме безграничной шири. Взор, следуя в этих направлениях по неуклонной кривой, вдруг наталкивался на востоке на гигантскую массу Пико.
Благодаря редкой случайности этот пик, освободившись от туманной мглы, стремительным порывом возносился к светозарному небу. Царственно выступал он на добрую тысячу метров выше своей свиты из скромных гор и, гордый и повелительный, высился на прекрасном фоне ясного дня.
После пятиминутного созерцания опять пустились в дорогу, и в двухстах метрах дальше предстало зрелище другого рода. Перед туристами, выровнившимися в линию на хребте, описывающем правильный круг в шесть километров, открывался кратер вулкана. Тут почва проваливалась, сразу спускалась на протяжение, на которое с таким трудом приходилось подниматься. По бокам этой пропасти в шестьсот метров изломанные ребра шли от центра к окружности, образуя между собой узкие площадки, загроможденные непроницаемой растительностью. В глубине под отвесными лучами солнца сверкало маленькое озеро, где один англичанин от скуки когда-то развел карпов с золотой и серебряной чешуей. Вокруг паслись овцы, белыми пятнами выступая на светло-зеленом склоне травы и еще более светлой зелени кустарников.
Программа заключала, между прочим, спуск в глубь потухшего кратера. Тем не менее по причине позднего часа Томпсон осмелился предложить на этот раз нарушить правило. Понятно, многие этому воспротивились. Остальные, большинство, склонялись в пользу скорейшего возвращения на пароход. Непредвиденная новость! Сэр Хамильтон оказался самым ярым нарушителем закона! Дело в том, что положение баронета и вправду было слишком жалкое. Тщетно следил он в направлении указательного пальца Робера, тщетно оборачивался к Пико, острову Св. Георгия, Грасиосе, Терсеру, наконец, к озеру, лежавшему в глубине торы; лишенный необходимого монокля, он ничего не видел из всех этих чудес, а восхищение природой для него еще меньше, чем для всякого другого, могло уравновесить страдания желудка.
Большинство, как водится, одержало верх, и кавалькада двинулась по пройденному пути в обратном направлении. Впрочем, это потребовало меньше времени. В четверть третьего туристы уже достигли встреченной раньше деревни. Там им предстоял завтрак. Так заявил Томпсон.
Самые бесстрашные встревожились, проникнув в эту жалкую деревню, едва насчитывавшую дюжину лачуг. Все спрашивали себя, каким образом Томпсон мог когда-либо надеяться найти здесь завтрак на столько ртов, ожесточенных продолжительным голодом. Однако вскоре можно было убедиться, что главный администратор не имел никаких предварительных сведений на этот счет и что он при решении назревшей трудной проблемы рассчитывал исключительно на свое счастье.
Караван остановился посреди расширявшейся тропинки, образовавшей единственную улицу деревни. Ослы, погонщики, туристы неподвижно ждали, окруженные сборищем свиней и собак, вперемежку с детишками, обладавшими тупым выражением лица, число которых делало честь легендарной плодовитости азорских жен.
Долго Томпсон обводил вокруг себя тоскливым взглядом, наконец принял решение. Позвав на помощь Робера, он направился к самой большой хижине, у дверей которой стоял, облокотившись, человек с разбойничьей физиономией, смотревший на необычное для него зрелище английского каравана. Не без труда удалось Роберу понять ужасное наречие этого крестьянина. Однако он кое-как столковался, и Томпсон имел возможность объявить, что завтрак будет подан через час.
В ответ на сообщение раздался громкий ропот. Это значило выход из границ. Томпсон должен был употребить все свое красноречие. Переходя от одного к другому, он расточал самые деликатные любезности, самые лестные комплименты. Только бы ему дали час сроку. Он объявлял, что завтрак будет готов к половине четвертого.