После завершения завоевания Туркестана Чингис дал себе и армии отдых. Именно в это время он вел философские беседы с даосским монахом Чан-Чуном.115 Уже в 1219 г. Чингис услышал, что даосы хорошо понимают алхимию и близки к открытию эликсира жизни. Поэтому он предложил Чан-Чуну, который рассматривался как наиболее известный представитель этой школы, посетить его. До этого Чан-Чун отказывался от подобных приглашений, но на сей раз согласился и проделал длительное и сложное путешествие. В лагере Чингиса он был встречен с великими почестями. В ходе первой встречи император немедленно выразил желание получить секрет продолжительности жизни. Философ честно сказал, что не обладает таким секретом. Хотя и разочарованный, Чингисхан не потерял интереса к даосскому учению и устроил еще три встречи с Чан-Чуном. Кара-киданский офицер переводил слова последнего на монгольский. Чингисхан был доволен лекциями и отметил, что философия Чан-Чуна может поддерживать жизнь человека, даже если и не может сделать человека бессмертным.

Тем временем предпринимались меры для восстановления порядка во вновь завоеванной стране; была введена новая система налогообложения под компетентным руководством местных торговцев, один из которых, Махмуд Ялавач, вошел в число наиболее доверенных советников Чингисхана. Людям было приказано заниматься своими мирными делами, дороги были освобождены от грабителей. Итак, после того как начальный период ужасного разрушения миновал, страна не только возвратилась к нормальной жизни, но даже получила лучшую, чем ранее, администрацию. Однако ушло много времени, прежде чем ирригационная система Хорезма была восстановлена.

Чингисхан вернулся в Монголию в 1225 г. Теперь он был готов к тому, чтобы наказать тангутов за их отказ помочь ему в туркестанской кампании. Но ему некуда было торопиться, поскольку он знал о неотвратимости их уничтожения. Он уделял много времени совершенствованию организации своей империи. Уже созданные административные институты теперь приспосабливались к контролю огромного покоренного мира и того, что еще надлежало покорить. Вероятно, в 1225-26 гг. была переписана и одобрена финальная редакция кодекса законов, названная Яса.

Осенью 1226 г. Чингисхан двинулся на тангутов. Тангутские города пали один за другим, монголы праздновали победу. Но еще до завершения кампании Чингисхан был ранен при падении с коня и умер.116 Согласно указанию Чингиса, его смерть хранилась в секрете его самым младшим сыном Толуем, который сопровождал отца как в этой кампании, так и на туркестанской войне, и который унаследовал командование войсками, ведущими боевые действия. Только когда сопротивление тангутов было окончательно сломлено, скорбную весть объявили друзьям и врагам. Тело Чингисхана привезли в Монголию. Точное место захоронения было сохранено в тайне; согласно некоторым источникам, он был похоронен в лесах горы Буркан.117

Даже после своей смерти Чингисхан продолжал жить в монгольской истории как путеводный дух и воплощение нации.118 Его имя упоминается в каждом важном государственном документе, изданном его продолжателями; Яса осталась основой монгольского императорского закона; сборник его высказываний (Билик) стал источником мудрости для будущих поколений; в качестве претендентов на трон рассматривались только его потомки. Столь ревностное почитание памяти Чингисхана осложняет для историка оценку роли его личности в создании империи. Был ли успех Чингисхана в первую очередь плодом его собственного напряженного усилия? До какой степени он объясним талантом его наместников и советников или разобщенностью его противников? Не каждый правитель знает, как воспользоваться ошибками своих врагов; Чингисхан, конечно, пользовался ими в полной мере. Что же касается роли его помощников, нет сомнения, что способность Чингисхана назначать нужного человека на соответствующее место во многом способствовала успеху его предприятий как в военных кампаниях, так и в организации империи. Сам Чингисхан охотно признавал помощь, оказанную ему его полководцами, дипломатами и чиновниками, и щедро вознаграждал их. И все же, очевидна его ведущая роль во всех важных военных и политических решениях, принятых в период его правления. Не подлежит сомнению талант Чингисхана умело координировать деятельность своих подчиненных. И, я полагаю, можно уверенно сказать, что как военный предводитель и государственный деятель он имел широкий кругозор и чувство реальности.

Чингисхан оставался неграмотным до конца своей жизни и был типичным кочевником в привычках и понимании прелестей жизни. Как у всех кочевников, наслаждением для него была охота; он был знатоком лошадей; не будучи по натуре развратником, Чингисхан, согласно традициям своего народа и времени, имел несколько жен и множество любовниц; предостерегая своих подданных от излишних возлияний, сам не испытывал отвращения к вину. В некоторых отношениях великий завоеватель был еще более примитивным и диким, чем его помощники. Согласно Рашиду ад-Дину, Чингисхан однажды спросил своих полководцев, в чем они видят высшее наслаждение человека. Богурчи сказал, что высшее наслаждение – скакать на лошади весной, на хорошей скорости и с соколом. Другие также высоко ценили охоту.

Чингисхан, не согласился. "Высшее наслаждение человека, – сказал он, – состоит в победе: победить своих врагов, преследовать их, лишить их имущества, заставить любящих их рыдать, скакать на их конях, обнимать их дочерей и жен".119 Кажется парадоксальным, что человек, который произнес эти слова, мог наслаждаться беседой с учеными людьми своего времени и всегда проявлял готовность приобретать новые знания, философствовать о жизни и смерти. По имеющимся свидетельствам, Чингисхан был здоровым и крепким человеком. Однако есть и указания на существование нервного надрыва в его личности, который, видимо, должен был увеличиваться многими болезненными шоками, испытанными в детстве и юности. Отсюда его религиозная экзальтация, его рвение к молитве во время каждого серьезного жизненного кризиса до начала китайской кампании. Хотя в юности он во многих случаях лично вел своих последователей против врага и считался храбрым воином, у него, кажется, отсутствовало истинно благородное отношение к окружающим, присущее его отцу. Он не был безрассуден и думал о своей личной безопасности в ситуациях, когда типичный монгольский юноша думал бы только о борьбе. Это особенно очевидно в случае нападения меркитов на его лагерь, когда он спасся, бежав и оставив свою юную невесту на милость врагов. Конечно, его жизнь должна была быть сохранена не ради ее самой, а во имя его великой судьбы, будущего империи, которую ему надлежало создать. И все же, поведение Чингисхана больше похоже на трусость, даже если считать этот поступок свидетельством его самоконтроля.

Владимирцов верно называл Чингисхана «гениальным дикарем». Обсуждая проблему гениального дикарства, Радослав А. Цанов ссылается на полинезийскую веру в существование у определенных выдающихся и счастливых людей сверхъестественной способности, которую он именует "мана". Это понятие тайного высшего дара, чего-то «выше обычной силы человека, выше природных процессов».120 В границах этого подхода вера Чингисхана в его универсальную миссию может быть рассмотрена как рефлексия по поводу владевшей им силы «мана». Сам он понимал это как предопределение Неба.

Не существует надежного описания внешности Чингисхана. Отчет агента Сун, который посетил Пекин в 1221 г., до недавнего времени рассматривался как важный источник, но, как теперь считают, не описывал Чингисхана.121 Существует, однако, его прекрасный портрет, выполненный китайским художником в серии портретов монгольских императоров в Императорском дворце в Пекине; он опубликован в 1928 г. Все детали головного убора и одежды каждого императора кажутся достоверными.122 Предположительно, изображение лица в каждом случае опиралось либо на достоверные описания, либо на рисунки времен правления этих императоров.