Видя, что возражать полковнику бессмысленно, корреспондент нехотя вылез из шахты и направился к паровым установкам, на ходу снимая работу Рощина и Лиханова.

— Третий, третий… Дайте пробный пар… Не более трех-четырех секунд, — отдал приказание по телефону полковник.

— Есть, дать пробный пар! — четко ответил Рощин, и через две-три секунды из гибкого резинового шланга, прикрепленного к деревянной раме дистанционного управления, с напором забила молочно-белая сильная струя раскаленного пара. Ударяясь о мраморно-восковую стенку тротила, она разбивалась дымчатым облачком и поднималась вверх.

— Перекрыть подачу пара и включить дымосос!.. — скомандовал в телефонную трубку полковник, и почти в ту же секунду белая струя кара исчезла.

— Приборы работают лучше некуда, — сказал Винниченко, вытирая со лба пот.

Горелов еще раз проверил смазку скользящих поверхностей колодок деревянной рамы, с усилием нажал на дистанционное устройство, испытывая его прочность и надежность, пошевелил трос, на раме крепления шахты уложил молоток, гвозди, зубило и монтировку, которые могли пригодиться в любую минуту.

Вдруг вспомнилась Лариса. Она предстала в его воображении такой, какой он увидел ее в минуту, когда сегодня утром зазвенел будильник. Проснувшись, Горелов открыл глаза и сразу не мог понять, почему рядом с ним на краешке тахты сидит Лариса. Неужели она, дождавшись, когда он уснет, пришла к нему снова? И почему она смотрела на него такими печальными глазами? Неужели она не спала всю ночь? Зачем она это сделала? А может быть, она прикорнула, сидя рядом, и проснулась по сигналу будильника?..

Она наверняка уже прочитала письмо, которое он оставил в нагрудном кармане своего нового, свадебного костюма. Писал его торопливо, на планшете, когда Лариса готовила на кухне кофе. Он от слова до слова помнил текст письма: «…Милый Ларчок! Я ухожу на серьезное и опасное задание. Если случится, что жизнь моя оборвется так же, как она оборвалась у Митрошкина, то знай: я это сделал для партии, для Родины. Просто так было нужно. Думаю, что на Пискаревском кладбище рядом с Митрошкиным найдется и для меня местечко. Поэтому сохрани это письмо. Пусть оно будет документом моей последней воли. К месту наших работ не думай прорваться — тебя все равно не пустят. Обнимаю тебя и целую. Твой до последнего удара пульса Владимир».

Сейчас Горелову было стыдно за свою слабость, которая овладела им утром. «Расчувствовался, как кисейная барышня», — стыдил он себя в душе, привязывая к раме дистанционного прибора пропущенную через блок веревку. Он отчетливо представлял, какое смятение в душе Ларисы произведет это письмо.

— Одиннадцать часов двадцать семь минут, — заметил Горелов и еще раз внимательно и придирчиво оглядел все агрегаты и приборы, от безупречного действия которых будет зависеть успех всех работ.

До начала пуска пара осталось тридцать три минуты.

— Кажется, все готово, — сказал Винниченко.

Полковник поднял телефонную трубку и сообщил в штаб обеспечения, что подготовительные работы подходят к завершению.

Наступил тот самый момент, когда, согласно инструкции штаба гражданской обороны страны, вся полнота власти и ответственность за обезвреживание авиабомбы и принятие мер безопасности переходила к старшему пиротехнического расчета, первому номеру — полковнику Винниченко. Теперь все его команды стали обязательны как для штаба обеспечения, так и для службы.

Когда Горелов и полковник поднялись на поверхность, вокруг земляного вала не было видно ни души. Все находились на своих местах.

Все словно замерло, окаменело… Даже рваные лохмотья облаков, нависших над Ленинградом, и те, кажется, застыли в ожидании развязки, которую готовили люди, одетые в грубые брезентовые робы.

Винниченко прошел к паровым установкам и еще раз проверил готовность их в течение трех-четырех часов подавать пар к бомбе. Попробовал пальцем степень натяжения троса дистанционного управления, конец которого был отведен в укрытие. Перекинувшись шуткой с Рощиным, замершим в полной боевой готовности, направился к штабу. Горелов остался у паровых установок.

По пути в штаб Винниченко остановился у резервной группы солдат, которые, примостившись кто на чем мог, вели разговор под аркой старинного здания и курили. При виде полковника солдаты затихли и вскочили, вытянувшись по стойке «смирно».

— Вольно, — бросил Винниченко и прошел дальше.

В красном уголке домоуправления набилось десятка два штатских. Были здесь и работники милиции, и руководящий состав городского и районного исполкомов, представители инженерной, противопожарной, медицинской служб, дружинники…

Запомнил полковник только лица представителей Денгорисполкома, райкома партии и райкома комсомола: они были час назад на оперативной летучке, когда Скатерщиков сообщал о тревожной радиограмме.

Полковник Журавлев четко, как рапорт, назвал фамилии и имена почти всех, кто был в красном уголке, упомянув при этом учреждения и организации, которые они представляли.

— Очень хорошо. Организация работ образцовая. — И, оглядев лица людей, сидевших за столами и около стен, Винниченко устало улыбнулся. Он понял, что сообщение Скатерщикова было известно всем. — Работа, товарищи, предстоит сложная. Гарантию успеха давать трудно. Будем стараться.

В штаб вошел майор Урусов. Взгляды сидевших в красном уголке, как по команде, устремились на него. Вид у майора был болезненный, измученный. Поймав на себе взгляд Журавлева, он прошел к окну, чуть приоткрыл форточку и сел на свободный стул.

— Что сказал врач? — сухо спросил Журавлев.

— Велел отправляться домой. Температура, и… что-то барахлит сердце.

— Немедленно езжайте домой.

— Как же можно? Вы здесь, а я…

Журавлев не дал ему договорить:

— Берите мою машину и отправляйтесь домой!

Под тяжестью молчаливых взглядов Урусов, сутулясь, перешагнул порог и осторожно закрыл за собой дверь.

Журавлев пододвинул Винниченко стул, но тот отстранил его, посмотрел на часы и, выискав взглядом полного и уже немолодого заместителя председателя горисполкома обратился к нему с вопросом:

— Думаю, что в двенадцать ноль-ноль можно начинать?

Заместитель председателя встал и через стол протянул полковнику руку:

— Желаем удачи!

Винниченко строго, по-уставному отдал честь, и все встали, загромыхав стульями.

Журавлев пожал полковнику руку уже в дверях, когда тот переступил порог.

— Все наши молитвы с вами.

Винниченко вышел во двор. Проходя мимо резервной группы солдат, он остановился. Ему вдруг захотелось сказать солдатам что-то теплое, хорошее.

Выбрав глазами молоденького рыжего солдата, у которого еще не успела потухнуть на лице озорная улыбка, он спросил:

— Поди, из Рязани?

— Так точно, товарищ полковник!.. Как вы угадали?

— Я тоже оттуда… Там каждый второй то рыжий, то конопатый.

— Что верно, то верно, товарищ полковник, — одним духом выпалил солдат, с трудом сдерживая приступ смеха.

Полковник был совсем не из Рязани, но, чтобы разрядить напряженность обстановки, он ради шутки пошел на эту безобидную ложь.

— Фамилия?

— Фунтиков, товарищ полковник! Иван Фунтиков.

— По какому году служишь?

— По второму.

— С такой штукой, поди, впервые возишься? — полковник пальцем указал на земляной вал у шахты.

— С такой еще не встречались, а поменьше. Мы их, товарищ полковник, своим взводом повыковыривали столько, сколько у Карапетяна на голове волос. — Фунтиков лихо стрельнул глазами в сторону солдата Карапетяна, который уже заранее, по выражению лица Фунтикова, ждал подвоха по своему адресу.

Густые черные волосы на голове Карапетяна росли так буйно, что закрывали верхнюю половину лба и надвигались с висков чуть ли не на самые брови.

— Говоришь, уже видел тротиловый первачок?

— Так точно, товарищ полковник.

— А видел, как гонят самогонку?

— Видел, товарищ полковник.