Лариса развернула коляску в сторону мостовой, по которой двигалась рота. Горелов стоял на тротуаре и, машинально покачивая коляску, плавко пружинящую на гибких рессорах, смотрел на приближающийся строй. В первом ряду, правофланговым, шел Рощин, за ним — Карапетян; слева от Рощина — угрюмый солдат Гаврилов, рядом с Гавриловым — чернобровый красавец с Кубани Петро Сахно… Лица их на морозе разрумянились.

Чутьем ротного Горелов скорее догадался, чем услышал, как по солдатским рядам прошла сдержанная и приглушенная поступью строя полукоманда: «Впереди командир». Тяжелые кованые каблуки солдат — «цок в цок» — обрушивались на обледенелую мостовую.

И вдруг тонкий, взлетевший на самую высокую ноту, пронизывающий голос старшины-сверхсрочника, словно острой бритвой, резанул глухую поступь солдат:

— Р-р-рро-та-а-а!.. Р-р-р-равнение на-а-а пра-во-о!..

Горелов видел, что нелегко трижды раненному — и все в ноги — старшине в его-то годы бежать так, как он это, очевидно, делал двадцать с лишним лет назад. Но старшина бежал. Бежал, чуть припадая на правую ногу. А когда остановился перед капитаном и перевел дух, то все тот же звонкий и сильный голос располосовал тишину заснеженной улочки военного городка, на которой жили семейные офицеры:

— Товарищ гвардии капитан, третья рота после самоподготовки следует на концерт!..

Десятки пар сильных рук, прислоненных к бедрам, десятки пар глаз, открыто обращенных на Горелова, — были его руки, его глаза… В эти секунды, когда мимо него отбивала четкий шаг третья рота, капитан был уверен, что случись любая лихая беда — и все они, эти двадцатилетние парни, будут вести себя так, как вели себя их отцы и деды.

Прилив гордости и чувства своей значимости захлестнул душу капитана, «Наверное, такое же чувство, а может быть, в десять раз сильнее испытывает генерал, когда перед ним в торжественном марше проходит его дивизия, — подумал Горелов, глядя вслед удалявшемуся строю. — А что же тогда кипит в душе маршала, принимающего парад войск?..»

Слегка припадая на правую ногу, старшина догнал роту, и до Горелова донеслась его пронзительная команда:

— Песню!..

И песня грянула. Ее запел сам старшина.

Четко дробя каблуками ледяную корку мостовой, рота песней разрывала морозную январскую просинь.

— Сахно, поддержи!.. — раздалась команда старшины.

Высокий и чистый баритон кубанца Сахно подхватил песню:

Только теперь, когда рота скрылась за штабным корпусом, Горелов вспомнил, что рядом жена, сын… Волнение его и торжественная приподнятость передались и Ларисе. Она с восхищением смотрела на Владимира и понимала его так, как вряд ли он сам мог понимать свое состояние в эту минуту.

Голос Сахно доносился хоть и глуше, но слова песни звучали отчетливо:

На мгновение военный городок снова утонул в просини морозной тишины.

Владимир посмотрел на сына. Переводя взгляд с матери на отца и с отца на мать, он энергично и сосредоточенно, как будто от этого зависело его сегодняшнее существование и все его будущее, пытался освободить руки.

Песня не умирала. И чем глуше и тише доносилась она до Владимира, тем сильнее будоражила ему душу.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.