— Что вы предлагаете?

— Ясно только одно: в данной обстановке уничтожать бомбу на месте нельзя. Ее необходимо обезвредить.

— Как это сделать?

— Я этого пока не знаю. Предлагаю немедленно связаться со штабом гражданской обороны страны и просить начальника штаба, чтобы он командировал в Ленинград полковника Винниченко. У него огромный опыт работы с подобными бомбами. Его советы нам могут быть очень полезны.

— Что вы предлагаете конкретно здесь, на месте?..

— Немедленно доложить председателю Ленсовета и помощнику командующего войсками Ленинградского военного округа по гражданской обороне об обнаружении авиабомбы и создать комиссию, которая определит, что делать с авиабомбой.

В неожиданно наступившей тишине кабинета было слышно, как с Невы донесся гудок парохода: «ту-ту-ту…» А Горелову в этом обычном, отрывистом гудке послышался сигнал тревоги: «Мед-ли-те…»

Урусов вздрогнул, когда скрипнула дверь и в кабинет вошел связной. Журавлев молча принял письменное донесение, пробежал его глазами и, удостоверившись, что донесение совпадает с докладом лейтенанта, положил его в сейф.

— Все так. Нужно действовать.

— Разрешите идти? — спросил связной.

— Идите.

Сержант круто повернулся, щелкнул каблуками и вышел из кабинета, оставив на рассохшемся паркете два мокрых следа.

Когда за сержантом закрылась дверь, Журавлев обратился к Горелову:

— Когда у вас назначена регистрация во Дворце бракосочетания?

Горелов ответил не сразу. Он посмотрел на майора Урусова, выдержал значительную паузу и только тогда, когда заметил, что, промедли он с ответом еще несколько секунд, и полковник повторит вопрос уже другим тоном, тихо сказал:

— Когда в районе Смольного, у стен типографии «Правды», что недалеко от Дворца бракосочетания, не будет немецкой тысячекилограммовой фугасной бомбы.

Журавлев подошел вплотную к Горелову и пристально, с каким-то удивлением посмотрел в глаза капитану, словно он увидел его впервые с такой стороны, с какой никогда не видел:

— Спасибо, капитан. — И, помолчав, добавил: — А отпуск вам, очевидно, придется прервать. Это моя глубокая просьба. Что касается вручения награды… — Журавлев поморщился и, вытащив из кармана трубку, посмотрел на нее несколько растерянно, словно она могла ответить, когда всего целесообразнее вручить капитану Горелову орден. — Думаю, что это святое дело мы перенесем на тот день, когда полностью закончим работы. Что вы на это скажете, капитан?

— Я думаю точно так же!

Полковник крепко пожал Горелову руку.

— Ладно. А сейчас я немедленно связываюсь со штабом страны. — И, словно вспомнив что-то важное, тихо, почти по-дружески сказал: — Объясни все своей невесте и корреспонденту. Мне сейчас некогда с ним продолжать беседу.

— Понял вас, товарищ полковник.

— Где и когда мы встретимся?

— Через час, у бомбы. Заскочу домой переодеться. — Горелов взглядом показал на свой новый костюм и сконфуженно улыбнулся: — Все-таки как-никак подвенечный. Чего доброго, пятен насажаю.

Шутка капитана Журавлеву понравилась. И снова глубокий шрам перекосил его лицо. Майор Урусов, слегка опершись на угол стола, стоял как бы в стороне и смотрел на разноцветный квадрат орденских планок на груди полковника.

За Гореловым закрылась дверь, и Журавлев остался наедине с майором. Полковнику чем-то (а чем — он еще никак не мог понять) был неприятен Урусов. Он смотрел на его румяные щеки, на твердый и выразительный рисунок рта, на глубокие залысины высокого и красивого лба и ждал, что тот найдет в себе силы по-другому посмотреть на все, что произошло там, вблизи Смольного. Но майор, неподвижным взглядом остановившись на географической карте, висевшей за спиной полковника, молчал.

— Как, говорите, нас учили в школе, на уроках литературы, майор?

Взгляд Урусова с географической карты переметнулся на полковника. Этот взгляд был твердый, непроницаемый.

— «Человек — это звучит гордо! Человек — это прежде всего!.. Все остальное — дело рук Человека!..»

— Вот именно, майор, человек — это звучит гордо. Ступайте. Через час ждите меня на месте работ.

Майор вышел.

А через пять минут полковник уже докладывал в штаб гражданской обороны в Москву о том, какая опасность угрожает типографии газеты «Правда» и Смольному.

На улице было еще темно, когда в кабинете люксовского номера перворазрядной столичной гостиницы раздался телефонный звонок. «Кто это так рано?» — спросонья подумал Стивенсон и, протянув к изголовью кровати руку, нажал кнопку ночного софитного освещения.

Спальню затопил мягкий лимонный полумрак. Резкой отмашью тяжелой руки Стивенсон распахнул шелковую портьеру широкого окна и поднял голову. Огни светились только в редких окнах домов на противоположной стороне улицы. Стивенсон посмотрел на часы. Было шесть утра. А телефон в кабинете трещал ее умолкая. Настойчивость звонка обеспокоила Стивенсона. Зашевелилась и потянулась на соседней кровати и жена. Стивенсон поднялся. Толстый поролоновый ковер глушил его тяжелые шаги. Пройдя в кабинет, он поднял телефонную трубку:

— Я вас слушаю.

Это был Фред Эверс. Он только что приехал из Ленинграда и звонил прямо с вокзала. В голосе его звучала тревога. Он сообщил, что у него неотложный и очень важный разговор.

— Жду вас у себя, — приглушенно ответил Стивенсон и положил трубку.

Сообщив по телефону дежурной по этажу, чтобы к нему пропустили раннего гостя, он направился в гостиную. Распахнул форточку и сделал десятиминутную физзарядку, которая для него была такой же привычной необходимостью, как утреннее умывание. После зарядки — пятиминутный почти холодный душ и бритье. Стивенсон торопился. Нужно закончить утренний туалет до прихода Фреда.

Для мужчины в пятьдесят лет он сохранил спортивную форму пловца. Растирая полотенцем свое упругое, сильное тело, он встал на медицинские весы, которые были здесь же, в ванной. Как и год, как и пять лет назад весы показывали семьдесят девять килограммов. При его высоком росте это был отличный вес человека, не занимающегося регулярно спортом.

Освеженный после прохладного душа, тщательно выбритый, он на цыпочках вошел в спальню, надел пижаму из легкого индийского шелка и, стараясь не разбудить жену, тихонько задернул портьеру.

После звонка Фреда прошло полчаса. Пора бы ему уже приехать. «Чем вызван такой ранний звонок? Не такой уж Фред сумасброд и ветреный человек, чтобы по пустякам ни свет ни заря поднимать с постели официальных лиц. Значит, что-то серьезное», — думал Стивенсон.

После вчерашнего затянувшегося ужина в «Метрополе» побаливала голова. Стивенсон открыл створку буфета, в котором стояла недопитая бутылка армянского коньяка. И все из-за этого атташе. Что за дурное пристрастие к коктейлям? Сколько раз давал себе слово не спускаться с ним в ночной бар!..

После рюмки коньяка в голове Стивенсона стало яснее, исчез противный привкус во рту. На какое-то время он забыл о раннем телефонном звонке и о приходе Фреда.

Стоя перед зеркалом, вмонтированным с внутренней стороны дверцы шкафа, он рассматривал свое лицо, на котором от глаз в сторону висков скользили лучики неизгладимых морщин. В светлых, гладко протесанных волосах еле просматривались редкие седые волосы. Подняв вторую рюмку с коньяком, он улыбнулся своему отражению.

Звонок в коридоре заставил Стивенсона вздрогнуть. Закрыв створку шкафа, куда он поставил бутылку и рюмку, пошел открывать дверь. По звонку он понял, что пришел Эверс.

Выражение лица, с которым Фред Эверс перешагнул порог и поприветствовал хозяина, было таким, что Стивенсон насторожился.

— Ты что в такую рань поднимаешь с постели порядочных людей?

— Куда бы мне это поставить? — Фред держал в руках небольшой чемодан, взглядом выискивая место, куда бы его определить.

— Вот сюда… Раздевайся и будь как дома. Москва со дня основания считалась хлебосольнее Петербурга. — Стивенсон раскрыл дверцы встроенного в стеке шкафа.