— Давай, солнце моё, — негромко сказал он, — уже недалеко совсем, давай.

Между огромными деревьями легко мог бы пройти стандартный джип. Но густющий подлесок катастрофически затруднял движение, порскала из-под копыт животная мелочь, а могло попасться и что-нибудь крупное и опасное. Во всяком случае, медведи тут были. Кроме того, эти леса славились, как вотчина диких племен, не признающих ничьей власти, но умело подогреваемых в ненависти к землянам эмиссарами Иррузая. Ненависть эта густо замешивалась на страхе, а оттого была непредсказуема и опасна. В своих охотничьих экспедициях Борьке приходилось и убивать лесовиков, и меняться с ними, и даже жить в их селениях, поэтому он хорошо себе представлял, на что они способны.

Слева за деревьями появилась хижина — приземистая, сложенная из плоских глыб камня-дикаря, проконопаченных основательно мхом, крытая камышом, уже успевшим поседеть от старости. Ее построили германские охотники, заходившие в эти места. Между Борькой и хижиной стояла грубая прямоугольная плита из алого гранита с высеченными на ней солярными знаками и витыми готическими буквами. Плиту окружало плотное кольцо лежащих на земле черепов, на некоторым из которых сохранились «хохлы». Та еще картиночка — германцы ни милосердием, ни пониманием чужих проблем не отличались, философствовать не любили, стреляли быстро и точно, пленными не интересовались, за своих убитых мстили с угрюмой сосредоточенностью, из-за чего постоянно имели неприятности с властями колонии вплоть до генерал-губернатора, что их нисколько не колебало. Временами Борька их жалел и пытался представить себе Безвременье, когда погибло почти всё население Европы, а потомки уцелевших спаслись пол покровительство более везучих русских и англосаксов, вот уже третий век упорно и не слишком удачно пытаясь восстановиться, как полноценные народы. Но германцам еще повезло, а вот француза, китайца, негра Борька видел лишь в сохранившихся старых лентах и на фотках — смешных моноплоскостных изображениях…

— Хоп, — Борька вновь подбодрил коня. Впереди за деревьями прошли, неспешно обрывая листву с деревьев, несколько длинношеев — похожие на динозавров млекопитающие, они имели жуткую внешность, но для людей и вообще живых существ опасности не представляли — разве что наступят случайно… Да и добираться сюда из южных лесостепей они почти не добирались, предпочитая тамошние места, кишащие разнообразнейшей странной жизнью. — Хоппа, Раскидай!

Конь пошел рысью — плавной и мягкой. Борька на ходу отводил от лица древком рогатины тонкие ветви, пригибаясь под толстые.

Утоптанная звериная тропа вывернулась живой лентой под конские копыта из-под огромного раскидистого дуба. Борька выпрямился в седле, готовясь пришпорить коня каблуками (шпор он — казак и сын казака — не носил)… но короткий, утробный рык, за вершившийся всхлипывающим "Иххх…", заставил его натянуть повод, и Раскидай встал, как вкопанный. По его шкуре прокатилась волна дрожи, конь захрапел.

По тропе неспешно, уверенно трусила полосатая гиена. Очень похожая на своих земных собратьев (как и все геоморфные планеты, Сумерла доводила теоретиков биологии до умоисступления — будь их воля, они бы размазали подобные планеты по космосу тонким слоем вещества и успокоились) гиена вовсе не была труслива. Больше полутора метров в холке, с клыками, легко раскалывающими кости на ноге мамонта, полосатка мало кого боялась в лесу и сейчас, возвращаясь в свое логово, наткнулась на человека. На всадника. Людей гиена не видела никогда в жизни и не была голодна, но это существо шло по ее тропе — этого было вполне достаточно для нападения. Гиена опустила к утоптанной земле большую квадратную голову и снова зарычала.

Борька внимательно следил за ее движениями. Встреча была не из приятных. Точнее — встреча была смертельно опасной. Конечно, можно успеть развернуть Раскидая — и гиена с ее ковыляющим галопом вовек не догонит уральца. Можно выхватить "пятьдесят второй"… Но ни бегства ни стрельбы из плазмомета по зверю Борька себе не простил бы.

Он размышлял не больше секунды. Потом перехватил рогатину, левой рукой выхватил из-за голенища волкобой и, шенкелями подняв коня на дыбы, выкрикнул:

— Ну?!.

Полосатка расценила выкрик человека, как вызов. Уже без рыка она — переваливаясь, но быстро — метнулась вперед, целясь в передние ноги жеребца. Тот скакнул в сторону-вперед — оскаленная мутноглазая морда оказалась вровень с коленом Борьки, и тот, обрушив между коротких ушей свистящий удар волкобоя, приподнялся на стременах и метнул рогатину: сверху вниз, усиливая бросок движением подающего тела.

Раскидай снова прыгнул. Борька развернул его, раскручивая волкобой и выхватывая изогнутый длинный за сапожник…но нужды в этом уже не было.

Гиена вертелась на одном месте. Она больше не рычала — лишь недоуменно скулила. Задние лапы — мощные, короткие — волочились по утоптанной земле. Неожиданная и непонятная боль, словно огромная заноза, сидела в теле, и гиена пыталась, изворачиваясь, схватить и вырвать странный предмет, качавшийся меж лопаток. Но от прикосновений к нему боль хлестала еще сильнее.

Полосатка слабела. Из пасти и ноздрей у нее лилась кровь, она больше не ощущала запаха человека, гарцевавшего совсем рядом, и почти не видела его. Она еще подняла голову и попыталась зарычать, скаля страшные клыки — но рык захлебнулся кровавым, мучительным кашлем…

…Одним ударом! Борька был в восхищении от самого себя. Гиена перестала возиться — соскочив наземь, мальчишка подошел к трупу. Он бы с удовольствием увез домой голову, но не был уверен, что довезет.

Рогатина застряла в расщепленной кости — Борька смог вырвать оружие, только раскачав его и налегши в полную силу. Потом — тщательно вытер его.

И все-таки, не удержавшись, достал топор — отсечь голову.

Как и все города Рейнджеров, город на Сумерле словно бы не замечал окружавшего его леса. То непредставимое количество лет, которое он простоял брошенным, не оставило следов ни на улицах, ни на площадях, как будто город заключил о левом молчаливый договор о взаимном ненападении и не вмешательстве,

Но людей эти договоры не касались. Экспедиция Драганова оставила после себя очевидные следы, а после них добавили охотники, военные и просто любопытные, посещавшие город. На окраинной улочке стоял запертый модуль из корабельной брони. Тут же — под колпаками из того же материала — несколько комплексов приборов. А подальше прямо в камень, которым выкладывались улица в дни строительства города, была вплавлена невысокая стелла — в память об экспедиции. Вполне материальные следы человеческой цивилизации в данном конкретном случае Борьку раздражали — он приехал сюда за экзотикой. И эта экзотика располагалась дальше, глубже в город.

Борька убрал в петлю рогатину и, достав плазмомет, положил его на плечо стволом. Шутки шутками, но не все шутки смешные…

…Высокие деревья с раскидистыми ветвями — такие Рейнджеры сажали возле всех своих городов — давным-давно высохли, превратившись в отполированные временем белесые скелеты. Они были единственным печальным мазком в картине казавшегося спящим города. Словно знаки ушедшей жизни, поднимались они над живой, веселой местной зеленью, заполонившей широкий, когда-то выложенный алыми и серыми гранитными плитками бульвар. Белые дома с открытыми верандами, крыши которых поддерживали колонны, смотрелись сквозь зелень как-то браво и дружелюбно. Но были и следы разрушений — Борька, сын своего счастливого, но неспокойного времени, легко узнал следы воздушных ударов — раны, которые городу не помогло залечить даже время. Война — существо, которое старше, чем человеческий род…

Где-то в этом городе, конечно же, скрывались тайны и загадки — то, ради чего надо жить. Недаром Драганов собирается вновь явиться сюда в середине лета ухе с долговременной экспедицией. А что может четырнадцатилетний подросток?

Ну, кое-что может, конечно. И даже не так уж мало — сколько открытий сделано подростками по всей Галактике? Почему бы не сделать еще одно — здесь и сейчас? Так — довольно самонадеянно — думал Борька, с любопытством осматриваясь по сторонам и начиная жалеть, что не взял камеру — комбрасом много не наснимаешь, да и не удобно. Ну, мы тут не последний раз уж это точно…