— Зачем, дочка, зачем ты это сделала? Хоть бы старость мою пожалела!

Нонка вскочила, но ноги у нее подкосились, и она уткнулась лицом в колени отца. Схватила его руку, поцеловала и залила ее горячими слезами.

— Прости меня, отец, я не хотела огорчить тебя!

Так, спрятав лицо в колени отца, она выплакала все свое горе.

— Мы любим друг друга, отец, мы поженимся. — И я люблю его, и он меня, но нужно немного повременить со свадьбой — дома у них еще не все готово.

— Ну, не плачь, не плачь! — повторял дядя Коля. Две слезы покатились из его глаз и потонули в черных и мягких, как шелк, Нонкиных волосах. — Не плачь, дочка! — Я только так спросил, ведь отец же я, мне тоже тяжело. Это ваше дело. Раз уж вы любите друг друга, значит, и поженитесь. Но, как погляжу я на тебя, унылая ты что-то стала. Вот я и решил спросить.

— Нет, не унылая, отец.

— Зачем унывать, дочка, не нужно. Не готовы они к свадьбе — подождем, отчего не подождать. Есть время, чай не старики еще. Так ведь. Ну иди, занимайся своим делом и не тревожься.

Услышав от Нонки про то, как они с Петром любят друг друга, дядя Коля немножко успокоился, хотя и не очень-то ему нравилось, что так затягивается свадьба. А кто их знает? Может и в самом деле у них идут какие-то приготовления. Эти Пинтезовы — люди с характером, не хотят, видно, устраивать свадьбу наспех, а решили закатить пир, как в былые времена водилось. Теперь что? Запишутся молодые в совете, пригласят в гости кое-кого из друзей, выпьют по стаканчику — и все.

Дядя Коля и старухе своей запретил расспрашивать Нонку и наказал не вмешиваться в ее дела.

Но прошла неделя, другая, месяц, похолодало, стали перепадать осенние дожди, отсеялись уже, а Пинтезовы — ни слова о свадьбе. Собираются сватами стать, а к Колювым ни ногой.

Все в доме уже стали тревожиться. Петко, молчаливый и застенчивый по природе, вдруг вспылил.

— Я ему покажу! Пойду к ним и поговорю как следует! — сказал он с угрозой.

— Криками тут не поможешь, — отозвался дядя Коля, потемнев от гнева. — Кабы можно было помочь, разве я ждал бы до сих пор. Ты ведь знаешь этих Пинтезовых! Их задевать опасно. Умоют руки и дело с концом. Придется подождать. Ничего не поделать.

— Но до каких же пор ждать-то, отец! — вскрикнул Петко. — По селу уже судачат, что Нонку обманули и вышвырнули, как тряпку. Не могу я, чтоб о сестре болтали такое!

— И правда, отец, болтают уже люди, — подхватила Петкина жена. — Я говорю, хорошо бы Петке пойти к Петру и поговорить с ним. Пусть бы спросил, что он думает делать. Прослышала я, будто мать его не хочет Нону в снохи. Они, мол, не собираются сына женить, ну а у кого есть дочка на выданье, те пускай и ищут жениха. Может Петр не хочет перечить матери.

Тетя Колювица, измученная своими страхами, повторяла одно и то же:

Пойдите узнайте, что эти люди надумали делать, а не то, я сама пойду. Вот возьму и побегу среди бела дня. Пускай все видят и слышат. Не дам погубить свое дитя.

Дядя Коля долго обдумывал как быть, но, наконец, поборол свою гордость и решил пойти к Пинтезовым. Тяжело и горько было ему навязывать в жены свою дочь, самую способную и красивую девушку в селе, но ничего не поделаешь. Только не знал, с кем ему переговорить — с Петром или со старым Пинтезом. Пойти к сыну — он резкий такой — может и не выслушает даже. Верно, что работает он хорошо, но с людьми из своей бригады строг, как с солдатами, никому не спускает. Пойти к старому Пинтезу? Так из него слова клещами не вытащишь. Говоришь с ним, а он смотрит поверх твоей головы и молчит. Как-то не по себе становится. Вообще-то он человек неплохой. Строгий, но справедливый. Пожалуй, лучше всего с ним и поговорить…

На другой день они случайно встретились. Дядя Коля возвращался с огорода, а Пинтез шел с поля, откуда доносился рокот трактора. Это был высокий человек, лет семидесяти. Хоть он и работал день и ночь, но выглядел много моложе своих сверстников. Идет прямо, бодрым шагом, на палку не опирается. Берет ее, видимо, для порядку — в эти годы так полагается. Его всегда чистая и опрятная одежда, седые брови и усы, молчаливость, всем известная ловкость в работе и трудолюбие внушили людям уважение. Увидев его издали, дядя Коля подумал: «Вот кстати, сейчас все ему и скажу». Но чем ближе подходил он к перекрестку, где они должны были встретиться, тем больше смущался. Ему казалось, что этот крупный, молчаливый человек, который шел ему навстречу в ямурлуке в накидку, как чорбаджия[5] взглянет на него из-под своих седых бровей, нахмурится и пройдет мимо.

— Добрый вечер, дедушка Димитр! — поздоровался дядя Коля, когда они сошлись и стали подниматься по дороге к селу.

— Добрый вечер.

— Куда это ты ходил в такую пору?

— К трактористам. У Петра другие дела, а я хотел посмотреть, как пашут его участок, а то в прошлом году только поскребли землю, как кошка лапой.

— Ну, а мы сегодня убрали последнюю капусту, — сказал дядя Коля, но Пинтез ничего ему не ответил.

Только поправил сползший с плеча ямурлук и молча зашагал дальше, сосредоточенно глядя перед собой, будто рядом с ним никого не было.

— Плохо пашут, — вдруг сказал он и снова умолк. Молчал и дядя Коля. Вокруг ни души. Поле стихло, слышно было только, как они мягко ступают в своих резиновых царвулях[6]. Смеркалось. Солнце спряталось за тучу, по пробивавшимся коротким и неярким лучам его было видно, что оно уже спустилось до самой земли. Вспаханная земля, еще недавно коричневая, с красными полосками, вдруг потемнела, все борозды слились…

Долго шли дядя Коля и Пинтез, не говоря ни слова. Они уже подходили к селу, а дядя Коля все не решался заговорить. «Ну, как с ним разговаривать? Да разве он поймет? Скорее камни услышат, чем этот бирюк. Но почему бы и не сказать? Тут такое дело, что нечего стыдиться».

— Дедушка Димитр, ты уж прости, но я хочу тебя спросить кое о чем, — сказал дядя Коля, стараясь казаться спокойным, и скрыть свое смущение.

Пинтез провел ладонью по усам и замедлил шаги.

— Все собирался спросить тебя, да как-то не случалось, — продолжал дядя Коля и почему-то улыбнулся. — Молодые кашу заварили, дедушка Димитр. Моя дочка и твой сын.

— Вот как? — удивился Пинтез, обернувшись к дяде Коле и приостановившись.

— Ох, дедушка Димитр! Голова у меня кругом идет! С каких пор хочу сказать тебе, да все как-то совестно. Отец я, больно мне. Ты сам двух дочек замуж выдал, знаешь, каково это. Больше месяца нет у нас в доме покоя. Ну, говорю, что было, то было, заварили кашу, надо расхлебывать. Ну, а дочка, известное дело — девка, не спит, не ест. Да и мы со старухой, сказать правду, дедушка Димитр, тоже тревожимся. Ведь парень молодой, горячий, вот и случилось, ну а родители-то что скажут? Уже больше двух месяцев прошло с тех пор. Ну, и решил я, стыдно не стыдно, а скажу дедушке Димитру. А ты не обессудь.

Пинтез снова провел рукой по усам, нахмурился, белые брови его нависли над глазами.

— Я этого не знал, — сказал он, подумав. Потом добавил: — Но вы не тревожьтесь! — и пошел дальше.

Дядя Коля долго с тревогой и недоумением смотрел ему вслед.

Пинтез вернулся домой хмурый и молчаливый. Повесил за дверью ямурлук и сел у печки. Только после ужина, когда старуха стала наматывать пряжу, он сказал, не глядя на нее:

— Сына женить нам надо. Ты все приготовь, и в то воскресенье свадьбу сыграем.

Пинтезиха оставила свой клубок и удивленно посмотрела на мужа.

— Когда ж ты успел невесту ему сыскать, что уж и к свадьбе готовишься?

— Он сам себе сыскал, — ответил Пинтез, и на его суровом лице мелькнула улыбка.

— Кого ж это, скажи-ка?

— Колину дочку, Нонку.

— Мм! — поджала губы Пинтезиха и вскочила, как ужаленная.

— Что ты там бормочешь? Не нравится она тебе, что ли?