Она была поражена спокойным поведением Петра. «Как он спокоен, смотрит так, будто сто раз уже разговаривал со мной, будто я уже в его руках!» — подумала она и даже почему-то обиделась. Петр на минутку замолчал и стал смотреть на сцену. Нонка, наконец, осмелилась взглянуть на него. Слегка выдающиеся скулы с играющими, по словам Раче, желваками выдавали глубоко скрытое внутреннее напряжение. В очертаниях его носа с маленькой горбинкой и плотно сжатых губ было что-то резкое, властное, почти хищное. «Твердый, непреклонный человек!» — подумала Нонка, и вдруг сердце у нее дрогнуло от безотчетной гордости, что он такой твердый и непреклонный. Они пошли танцевать. Петр взял ее руку правой рукой, а левой — прижал к себе и легко понес в своих объятиях. Сначала она не слышала музыки и старалась попасть в такт, следуя за движениями Петра, не понимала того, что он шептал ей на ухо, а только чувствовала его дыхание, от которого горячая дрожь пробегала по телу. Ей казалось, что она не касается земли, а носится в сладостном упоении какого-то счастливого сна… Вечеринка кончилась поздно. Петр и Нонка остались до конца. Они оделись, прошлись прощальным маршем по залу и только тогда отправились домой.

Ночной мороз стягивал кожу на лице у Нонки и серебрил инеем усики Петра. Их шаги звонко отдавались в светлой тишине ночи. Они дошли до Нонкиных ворот и остановились. Нонка, взволнованная и возбужденная, не знала, что ей делать — постоять еще немного или войти в дом.

— Когда мы опять увидимся? — спросил спокойно Петр.

Острый и, как ей показалось, суровый блеск его глаз кольнул ее, и она неопределенно ответила:

— Не знаю, как случится.

Она отступила на шаг, но Петр неожиданно схватил ее за руку повыше кисти и резко притянул к себе… Нонка успела отвернуть лицо, но острое прикосновение его холодных колючих усов обожгло ей щеку. Она, как мячик, отскочила на самую середину двора и, сдерживая бешеное биение сердца, крикнула:

— Спокойной ночи! Спасибо, что проводил!

Петр постоял с минуту у ворот и, ничего не ответив, пошел вниз по улице. Нонка долго стояла на крыльце, прислушиваясь к его затихающим шагам, а сердце у нее билось, билось.

Нет тебе больше покоя, девичье сердце! Ветерок ли зашепчет в пшенице, жаворонок ли зальется в синем небе, река ли зашумит под ветвями ив, — ты, сердце, будешь биться от счастья и замирать в сомнениях и догадках!

Милые девичьи глаза! Уж не сомкнуть вам черных ресниц в безмятежном сне! Ночи теперь будут долгими, бесконечными, подушка — твердой, как камень; звезды станут его глазами, луна — его лаской.

Подул южный ветер, и сразу потеплело. Толстый снежный покров подтаял, разлезся, как прогнившая рубаха, и обнажил жаждущую, трепещущую плоть земли. Тяжелый серый свод неба стал как будто выше, и с него сквозь серую пелену туч, как сквозь занавес, проглядывал мутный лик солнца. А южный ветер, такой тихий и кроткий, незаметно, но жадно поглощал последние остатки твердого, как камень, снега.

Однажды ночью тетка Колювица проснулась очень рано. Она нарочно тяжело перевернулась на другой бок, чтобы разбудить мужа, но он, чуть приоткрыв рот, спал так крепко, как никогда. Его нос издавал тонкий и протяжный свист, как будто там сидел сверчок. Размышляя о том, как разбудить мужа, тетка Колювица приподнялась с подушки и посмотрела в окно. По стеклам широкими полосами стекали струи воды. Она встала и подошла к окну, протерла рукавом рубахи стекло и посмотрела во двор. Густой, плотный мрак покрывал все. Вода, журча, стекала со стрех. Сквозь щели в окне в комнату проникал кисловатый запах влажной земли и деревьев. Тетка Колювица вернулась на кровать, забралась под одеяло и настойчиво позвала:

— Коля, ну Коля же!

— А! — дядя Коля громко всхрапнул, захлебнулся и продолжительно закашлялся. — В чем дело?

— Стаял весь снег.

— Что там еще случилось?

— Говорю тебе, за ночь весь снег стаял.

— Ну и пусть себе тает на здоровье!

— Не к добру это. Хлеба вымерзнут.

— Ну вот еще, вымерзнут! — ответил все еще сквозь сон дядя Коля. — Если еще продержится такая погода…

— Может продержится, а может и нет. А если ударит мороз, смотри, чего доброго…

— Молчи, давай поспим еще часок. Что это ты растарахтелась, как пустая бочка!

— Так ведь уже день на дворе, куда ж тебе еще спать, — сказала тетка Колювица и всем своим телом повернулась к нему. Хотелось ей рассказать мужу свой сон, но она не знала, как начать.

— Ох, не знаю, Коля, от погоды ли или от чего другого, только с каких пор уже не могу сомкнуть глаз и все верчусь.

— А мне кажется, что ты ни разу даже не шевельнулась, — неохотно промямлил дядя Коля.

— Я не двигалась, чтобы тебя не будить. А если б ты только знал, какой ком засел у меня в груди и так и душит. А какие страшные сны мне снились! Не дай бог другой раз такое увидеть!..

Она замолчала, ожидая, что скажет дядя Коля, но он не отозвался. Сверчок опять засвистел у него в носу. Тогда тетка Колювица слегка ткнула его, будто устраиваясь по удобнее, и прижалась губами к самому его уху.

— Боже, боже, вот так сон! — и она даже попробовала улыбнуться. — Снилось мне, Коля, что Нонку крадут, а она кричит, кричит так, что у меня сердце кровью обливается. Петр ее выкрал. Пинтеза сын. Она плачет, разрывается, а он оскалил белые зубы, смеется. Я просто чуть с ума не сошла, черт бы его побрал.

— Ну и что ж, украл он ее? — спросил, помолчав немного, дядя Коля и заворочался.

— Украл, проклятый, утащил, как волк овечку.

— Ты, уж действительно, все какие-то сны видишь. Только не бывать этому, — проворчал он хриплым голосом и зевнул. — Ты, право, к старости совсем стала выживать из ума. Вот уж голова садовая! Нашла, какие сны видеть.

Тетка Колювица обиженно замолчала. Как заблудившийся во тьме путник, ощупью искала она дорожку к сердцу мужа. Она знала его характер и не решалась говорить с ним прямо. Он, уж как скажет что-нибудь, так, как ножом, отрежет. Потом, может, и хочет отказаться от своего решения, да стыдно. У самого вся душа измается; ходит он, охает, но не скажет: не прав я. Таким он всегда был. От своего не отступит, другого не послушает.

Несколько лет назад старшая дочка Мина влюбилась в Желязко Иванова и так и загорелась вся этой любовью. Однако отец воспротивился — ни плач, ни просьбы не помогли — он выдал, ее за Димитрия, теперешнего их зятя. Мина привыкла к нему, но тетка Колювица знала, что в сердце дочери еще теплится огонек любви к Желязко. Да и сама Мина еще и теперь, когда случалось ей быть среди подруг, говорила: «Ой, девушки, выбирайте себе мужа по сердцу, а то потом поздно будет». Не хотела тетка Колювица, чтобы и младшая дочка также маялась. Она была красивее старшей, расторопней, но и своенравней. Именно этого боялась тетка Колювица. Никогда-то не посоветуется Нонка ни с отцом, ни с матерью, как другие девушки, все своей головой. В прошлом году как сказала: буду работать на свиноводческой ферме, так никто и не смог ее переупрямить. И что это за ферма была — загнали в какой-то свинушник пять-шесть грязных свиней, вот и все. Как раз в пору деду Ламби возиться с ними — кормить и поить. А Нонка-то как расходилась — новую ферму нужно построить, то купить, это сделать. На свою голову правление кооператива связалось с ней. А в селе уже стали поговаривать: Колина свинарка сделала то-то, Колина свинарка поссорилась с тем-то. Тетка Колювица каждый вечер просила ее: «Слушай, дочка, сиди-ка ты дома, кровинушка ты моя! Брось ты этих проклятых свиней. Да поживи ты, как девочка, пока у отца с матерью, пока молода, другие девчата. Разве нет в кооперативе другой работы. Ведь у людей только и разговору, что про тебя».

Так говорила тетка Колювица, а Нонка лишь смеялась ей в лицо и делала по-своему. А отец вместо того, чтобы по-отцовски выговорить ей, только посмеивался; по душе ему все это было. «Жарь, Нона, нажимай, молодец! Придет день, тебя в пример люди ставить будут».