1959

УСТЬЕ РУЧЬЯ[145]

Безвестный ручей,
Безымянный, ненужный,
Для наших ночей
Недостаточно южный,
Где чаек полет
И полярное лею,
Светящийся лед
Изумрудного цвета.
Забытый зимой
В недоступном ущелье,
Зимою самой
На моем новоселье,
Где прямо вперед
Через лед трехметровый
Летит водомет,
От заката багровый.
И, темной теки
Замедляя теченье,
Бегут пузырьки
Огневого свеченья!

1959

БИРЮЗА И ЖЕМЧУГ[146]

Смешаю вместе уксус и слюду,
Чтоб минерал скорее умирал,
И точат слезы камень-бирюзу,
И умирает синий минерал.
А жемчуг задыхается во тьме,
Теряет краски, цену и судьбу,
И не под силу жить ему в тюрьме,
Лежать живым в повапленном гробу.
Он жив — на пальце, вделанный в кольцо,
И полон человечьей теплоты,
Он сохраняет светлое лицо,
Он сохраняет жизнь свою — как ты.

1959

КИПРЕЙ[147]

Там был пожар, там был огонь и дым.
Умерший лес остался молодым.
Ища следы исчезнувших зверей,
В лиловый пепел вцепится кипрей
И знаки жизни, что под цвет огня,
Раскинет у обугленного пня —
И воскресит таежную траву,
Зверей, и птиц, и шумную листву.

1959

ГОРНАЯ МИНУТА[148]

Так тихо, что пейзаж
Как будто нарисован —
Пастельный карандаш,
Перекричавший слово.
Беспечный человек,
Дивлюсь такому чуду,
Топчу нагорный снег,
Как битую посуду.
Здесь даже речки речь
Уму непостижима,
Туман свисает с плеч —
Накидка пилигрима.
Все яростно цветет
И яростно стареет,
Деревья ищут брод,
Спешат домой быстрее.
Спустились под откос
Беззвучно и пугливо.
А ястреб врос в утес,
В закраину обрыва…

1959

НИТРОГЛИЦЕРИН[149]

Я пью его в мельчайших дозах,
На сахар капаю раствор,
А он способен бросить в воздух
Любую из ближайших гор.
Он, растворенный в желатине
И превращенный в динамит,
В далекой золотой долине,
Взрывая скалы, загремит.
И содрогнулся шнур бикфордов,
Сработал капсюля запал,
И он разламывает твердый,
Несокрушимый минерал.
Сердечной боли он — причина,
И он один лекарство мне —
Так разъяснила медицина
В холодной горной стороне.

1959

* * *

Он тащит солнце на плече
Дорогой пыльной.
И пыль качается в луче
Бессильно.
И, вытирая потный лоб,
Дойдя до дома,
Он сбросит солнце, точно сноп
Соломы.

(Конец 1950-х)

* * *

Мятый плюш, томленый бархат
Догорающей листвы,
Воронье устало каркать
На окраине Москвы.
В океане новостройки
Утопает старый дом,
Он еще держался стойко,
Битый градом и дождем.
И, заткнув сиренью уши,
Потеряв ушной протез,
Слышит дом все хуже, хуже
И не ждет уже чудес.

1959

НА ПАМЯТЬ

Как лихорадки жар сухой,
Судьба еще жива,
Ночной горячечной строкой
Бегут мои слова.
И, может быть, дойдет до вас
Ее глухой размер,
Как пульс, прерывистый рассказ,
Химера из химер.

1959

вернуться

145

Написано в 1959 году. Из тех стихотворений, в которых я пытался наверстать упущенное, вспомнить и закрепить этот трехметровый зеленый лед в багровом свете северной вечерней зари, который видел столько раз, так часто, что и не подумал записать этот лед для памяти ума и чувства.

вернуться

146

Написано в 1959 году в Москве. «Домашняя» философия. Я избегал пользоваться примерами такого рода, ибо для всех буквально формул — настоящих и возможных — был безграничный выбор северного, таежного, вовсе не экзотического материала, а быта, обыкновенной жизни, освещенной сильным солнцем поэзии. Я прочел где-то о смерти бирюзы и попробовал написать стихи.

вернуться

147

Написано в 1959 году в Москве. Как и «Горная минута», относится к числу «постколымских» моих стихов.

вернуться

148

Я берусь угадать в лирическом стихотворении любого русского поэта — от Пушкина до Фета, — какая строфа писалась первой. «Горная минута» написана ради первой строфы. Это привычная трактовка взаимозаменяемости родов искусства. «Горная минута» написана в 1959 году в Москве.

Я пробыл на Колыме с 1937 по 1953 год, а в Москву вернулся в конце 1956 года. С 1953 года по 1956 я писал день и ночь, и все написанное в это время — самое наиколымское, но уже раскрепощенное, когда самый тон стихов и их зашифровка способами искусства изменились в сторону большей смелости, большей нравственной обязательности, когда каждое новое стихотворение было не только исповедью, не только проповедью, но и гаданием, предсказанием. Этой цели я подчинил всю свою дальнейшую жизнь. В это время мне стало ясно, что без моих свидетельств время не обойдется. Полное бессилие Пастернака в этом отношении тоже было тяжелым примером. Пастернак, как и многие другие писатели, не совсем ясно представлял себе всю серьезность моего материала.

«Горная минута» — стихотворение о Колыме, но написанное позднее. Граница моих «Колымских тетрадей» — 1956 год. «Горная минута» относится к числу моих «постколымских» стихотворений (как и «Память», «Ода ковриге хлеба», «Горный водопад»), когда я вспоминал какую-то упущенную ранее важную сторону дела в колымской философии, какую-то значительную сторону нашей тогдашней жизни, о которой еще не заходила речь.

вернуться

149

Написано в 1959 году уже после заболевания, уложившего меня в больницу. Нравилось В. М. Инбер за новизну.

вернуться

150

Написано в 1959 году в Москве.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: