— Нет, нянечка, мне страшно! — призналась я.

— Страшно? — удивился Кузьмич. — Что ты, барышня! У нас тут тихо, в добрый час сказать! Я не раз в лесу этом был и даже волка не встретил.

Слова доброго мужика успокоили меня, и всю остальную дорогу я проспала крепким сном.

Я проснулась от толчка… Телега остановилась у крылечка небольшой избы. Няня целовалась с какою-то старухой и держала за руку маленького белобрысого мальчугана — моего ровесника.

— Катенька, Катенька, — обернулась она ко мне. — Кузьмич, сними барышню с телеги.

Кузьмич осторожно поставил меня на землю.

— Здравствуй, барышня! — сказала мне старуха и погладила меня по голове своей грубой, мозолистой рукой.

— А вот и мой Ванюшка! — радостно сказала няня, подталкивая ко мне толстого карапуза в красной рубашке.

— Ванюшка, здоровайся с барышней, — приказала она сынишке.

Мальчик смотрел на меня букой.

Я протянула ему руку, но он не двигался. У него была грязная рожица и белая как лен голова.

— А где же Василий, Федор и Маша? — спросила няня у своей старухи-матери.

— На поле, родная! Пашут… К полудню вернутся… Пойдем-кось в горницу… Устали, чай?

И старуха повела нас в избу. Я с удивлением рассматривала большую комнату с лавками по стенам, с киотом, полным образов, в углу, со столом и большой печкою.

Я никогда не была в избе, и все здесь меня удивляло. Комната была отгорожена ситцевой занавеской, а наверху были какие-то страшные палки.

Няня сказала, что это палати, где спать.

Мне стало грустно… жаль было старой милой квартирки. Здесь все было такое чужое, незнакомое…

Мать мужа няни — совсем седая старуха — показалась мне очень строгой… Она недружелюбно поглядывала на меня и, наконец, спросила:

— А когда же ты, Грунюшка, повезешь барышню к ихним родным?

— Как только придет письмо оттуда, — ответила няня, — мы и тронемся.

В двенадцать часов старуха стала собирать обед, говоря, что скоро вернутся с поля муж моей няни и ее брат Федор с женой Марьей. Я тем временем освободила бедного Мишку из корзинки. Он выпрыгнул, встряхнулся и презабавно стал оглядываться, не узнавая нового места.

— Да ты никак с кошкой еще? — не совсем любезно проговорила нянина свекровь.

— Нельзя было оставить, Катенькин любимчик ведь это! — не спуская с рук своего сынишки, оправдывалась няня.

— Что ж, экую невидаль и к дяденьке потащите? — спросила меня старуха.

Я ничего не ответила. Я начинала ее бояться.

Наконец, к обеду явились муж няни, загорелый мужик с черной бородой, и ее брат Федор с женой.

Все они очень обрадовались няне, громко разговаривали, смеялись, шутили со мной, и рассматривали меня, как невиданного зверька.

Мне было очень грустно. Когда няня придвинула ко мне тарелку со щами (они все ели из общей миски), из глаз моих полились слезы.

— Что ты, Катенька, голубушка? — беспокоилась няня, обнимая меня.

— По маменьке, знать, затосковала, сердечная, — печально улыбнулась Марья, и сразу ее ласка облегчила мое горе.

"Она добрая", — подумала я и крепко прижалась к моей няне.

Около меня сел молчаливый Ванюшка, нянин сынок, и все время не сводил с меня своих любопытных глаз. После обеда, щей и каши, все разошлись на работу. Няня помогла свекрови мыть посуду, и мне дали полотенце перетирать деревянные ложки и ножи.

В этот вечер, ложась спать на новом месте, на одной постели с няней, я долго и горячо молилась за упокой души моей дорогой мамочки.

Я уже неделю жила в деревне.

Нянина семья полюбила меня, называла меня Катенькой, а не барышней, Ванюшка не дичился меня, а устроил для моей Лили колыбельку из щепочек. Марья, приходя с поля, не раз приносила мне то ландыш, то подснежник.

Одна старая Ирина — свекровь няни — никак не могла, казалось, привыкнуть ни ко мне, ни к моему Мишке. С моим приездом она уступила мне свою широкую постель, где спала за ситцевой занавеской с Ванюшкой, и это ей не понравилось. От грубой деревенской пищи я было разболелась, и меня возили к доктору в соседний город.

— Ишь, белоручка, — ворчала старуха, — ну, да ладно, привыкнешь, не велика птица.

И я понемногу привыкла. Правда, я постоянно думала и плакала о маме, долго беседовала с Лили о том, как нам будет тяжело жить у чужих, но все-таки я мало-помалу освоилась и помогала чем могла в хозяйстве: мела горницу, собирала на стол, мыла горшки и посуду и даже научилась ставить самовар.

— Ай да Катенька — молодец! — хвалила меня няня, и я вся сияла.

Мне не хотелось быть белоручкой — и вот однажды я, когда не было няни, сняла сапоги и чулки и стала пробовать ходить босиком по двору.

— Что ты, Катя? — удивился Ванюшка.

— Хочу привыкать ходить по-деревенски, — ответила я.

Мелкие камешки и сучья впивались мне в ноги. Кое-где даже выступили капельки крови.

А Ванюшка все смеялся надо мною, пока не вернулась няня.

— Катенька, что же это ты такое затеяла? — Она схватила меня за руку и побежала в избу обмывать мои бедные исцарапанные ноги.

После этого я уже не пробовала ходить как все деревенские ребятишки. Жизнь в няниной деревне мне начинала нравиться, и я почти полюбила ее, если бы не мои враги… Старая Ирина все сердитее смотрела на меня. Но, кроме нее, у меня были еще два врага.

Не знаю, за что, большая рыжая корова невзлюбила меня и не раз грозно смотрела, потрясая своими страшными рогами. Каждый вечер, возвращаясь с поля в стаде, Буренка, завидя меня на крылечке, бросалась в мою сторону, страшно тряся головой.

Пастух щелкал кнутом, кричал: "Куда, куда пошла!" Но это не помогало нисколько, и злая корова продолжала идти на меня… Я в ужасе вскакивала с крылечка и бежала в избу, под защиту няни, пока Буренку не загоняли в хлев.

Не любил меня и мохнатый дворовый пес Жучка…

Как-то раз Мишка вздумал близко подойти к его конуре. Жучка оскалился на него, и от Мишки ничего бы не осталось, если бы я не схватила его на руки и не убежала с ним. С этого времени Жучка не мог пропустить меня без ворчания мимо своей будки.

Но у меня были и друзья. Куры и цыплята очень любили меня и бросались ко мне со всех ног, лишь только я появлялась на крылечке с чашкой пшена.

— Цып, цып, цып! — звала я птичек и бросала им корм с крылечка.

У меня была любимая курочка Смолянка — вся черная, с белым хохолком на голове.

Так я жила в деревне в ожидании письма от родных, в котором бы они написали, как и когда мне выехать в дорогу.

— Катя, а Катя, пойдешь што ль с нами? — спросил меня Ваня, проходя мимо огорода с ватагой крестьянских ребятишек.

Я сидела между грядами и рвала траву, желая приготовить из нее салат для моей Лили.

— А вы куда? — осведомилась я.

— В лес, ягоды поспели!.. — крикнул на ходу мальчик, и дети веселой гурьбой направились к лесу.

Я сбегала в избу, надела на голову платочек, подаренный мне няней, и побежала догонять их, волоча за руку мою спутницу — Лили.

— Барышня, бежит, барышня! — завидя меня, закричали ребятишки и остановились подождать.

Лес был большой и темный, но ребятишки не боялись ходить туда: они знали каждый кустик, каждое деревце.

Ванюша был в лесу, как дома.

— Ты, Катя, ступай сюда, а я пойду туда, — сказал он, — а то на нас двоих ягод маленько будет.

Мы разошлись в разные стороны и стали громко перекликаться:

— Ау, барышня!

— Ау-у-у, Федюшка!

— Ау, Ва-а-ня! — неслось по лесу.

Мы быстро перебегали с места на место, отыскивая в траве красные ягодки земляники.

Я уже набрала много ягод в маленькую корзиночку и теперь отправляла ягоды прямо в рот. Они были такие сладкие, вкусные! Впереди их было так много: под каждым кустиком кивала красная головка.