— Николай Львович, посмотрите на корму «Минина»! Скорее! — прошептал мне на ухо Кованько. Я перевел бинокль с «Ярославны» на ледокол. Корма «Минина» внезапно опустела. У большого серого предмета, стоявшего посредине, копошились люди. Я плотнее приложил к глазам стекла и, чтобы бинокль не дрожал в руках, положил локти на борт командного мостика. Теперь я понял, в чем дело. Предмет, окруженный людьми на корме «Минина», был затянутая брезентом 75-миллиметровая пушка, единственная артиллерийская установка ледокола. Все русские ледоколы были вооружены такими пушками еще в 1915 году для защиты от немецких подводных лодок.

Матросы снимали с пушки чехлы, — «Минин» готовился к бою.

Через несколько минут опустела и корма «Ярославны». Пассажиров увели в каюты и на бак.

Я перевел бинокль на спешивший за ними ледокол.

Он быстро приближался, и теперь на мачте его развевался едва видный красный флаг. Черная полоса дыма тянулась далеко в сторону от высокого борта. Ледокол шел на два-три узла быстрее «Минина». Ясно, он решил во что бы то ни стало догнать нас! Вахта моя кончилась, но я не сошел с командного мостика. Здесь же стояли капитан, и Чеховской, и даже старший механик Казаков, сухой и подвижный старик, обошедший чуть не весь свет в роли судового механика. На палубу из кубрика бежали матросы и кочегары. Слух о погоне прошел по всему судну, поднял спящих и выбросил наверх самых ленивых. Все смотрели в одну точку молча и сосредоточенно. Андрей стоял у борта недалеко от мостика, и видно было, что для него все это неожиданно так же, как и для других.

Из прохода под спардеком вышел Шатов. Капитан немедленно окликнул его. Старик торопливой походкой взбежал по лестнице наверх. Капитан сказал ему что-то шепотом. Боцман быстро сбежал вниз и послал двух матросов в кубрик. По пути он прикрикнул на поваренка, и тот немедленно скрылся в камбуз. Затем он подошел к Андрею и отдал ему какое-то распоряжение. Андрей минуту колебался, но затем повернулся и пошел в кубрик. В то же время Кашин увел своих солдат, и палуба опустела; только на корме упорно стояла группа матросов и глядела сквозь кулаки на приближавшийся ледокол.

— Смотрите, смотрите, сигналы подает!.. — крикнул Кованько.

— Кашин, ко мне! Шатов тоже! — загремел голос капитана. Капитан стоял, возвышаясь во весь рост над бортом командного мостика. Лицо красное, жилы на висках натянуты. Голос звучал решительно и зло.

— Убрать всех с палубы, кроме вахты! Кашин, выстроить караулы у проходов с бака на корму! Ну, живо! Кашин побежал в караулку. Боцман засуетился на палубе, подталкивая матросов руками. Матросы нехотя потянулись в кубрик.

— Что он приказывает? — спросил меня вполголоса Кованько.

Я посмотрел.

— Приказывает «Минину» сдаться.

— Значит, дело всерьез?

— А вы что же думали — игрушки?

— А что «Минин»?

Мы посмотрели на ледокол. Тот прекратил теперь свои наскоки на ледяной барьер и остановился, по-видимому, для того, чтобы не мешать пристрелке артиллеристов.

Красный ледокол придвинулся еще ближе. Он повернулся к нам бортом, насколько мог в узком фарватере, так что кормовая пушка его могла теперь стрелять по «Минину».

Вот белое облачко вспыхнуло и поплыло от кормы ледокола. Гул выстрела потряс морозный воздух. Хриплый свист, — и через несколько секунд далеко за «Мининым» встали к небу бурый столб дыма, фонтан ледяных осколков и снежной пыли.

— Промазали красные, — ядовито заметил капитан.

— Это «Канада» стреляла! — вскрикнул рулевой Загурняк.

— Ты откуда знаешь? — спросил Кованько.

— А вот теперь повернулся и видать. Некому, кроме как «Канаде»...

— И как раз пушка на «Канаде» была, — соображал вслух Кованько.

— И команда там красная! — продолжал Загурняк.

— А ты откуда знаешь? — затрубил капитан. — Путался с ними, сукин сын?!

— Когда путаться-то? Повидали да хвост показали? — буркнул в бороду Загурняк.

В это время такое же белое облачко отделилось от кормы «Минина», и буро-серебряный столб от разрыва встал далеко за «Канадой».

— Ну, и наши не отличились, — с досадой проскрипел Чеховской. Губы его были сжаты. Пальцы, державшие бинокль, дрожали.

Опять стреляет «Канада». На этот раз ближе, но опять перелет; опять «Минин», и опять неудача.

— Камбузники у пушек, а не артиллеристы!! — злится Чеховской.

— Почему они всё по «Минину» жарят? — волнуется Кованько. — Ведь мы и «Русанов» ближе. В минуту расстреляли бы!

Очередной снаряд «Канады» пронесся с надрывным свистом высоко над нашими головами.

— Да ведь только на «Минине» — артиллерия. Если «Минин» будет подбит или пойдет наутек, они нас голыми руками заберут. Что мы можем сделать?

Между тем перестрелка продолжалась. Оба ледокола стреляли с промежутком в 2–4 минуты, и это время тянулось нескончаемо долго. Казалось, вот-вот очередной снаряд врежется в черное тело красного или белого ледокола — и тогда упадут тяжелые толстые трубы, как спички сломаются мачты, и вихрь измолоченных, разнесенных в щепы досок и перегородок взметнется кверху. Но попаданий не было. Один из снарядов «Канады» лег недалеко от носа «Ярославны». Видно было, как метнулись дико и беспомощно сгрудившиеся на палубе яхты люди. «Минин» положил один снаряд у борта «Канады», но снаряд попал в воду фарватера, и только столб воды, поднявшийся до высоты труб ледокола, обнаружил успешную пристрелку.

Дуэль продолжалась 15–20 минут. Затем «Канада» внезапно замолчала. Ее трубы выпустили густые клубы дыма, и она стала карабкаться носом на лед. Сначала мы не могли понять, в чем дело, но вскоре все стало ясно: «Канада» собиралась покинуть поле битвы.

«Минин» лениво, с большими промежутками выстрелил еще два раза вслед уходящему противнику и замолчал. «Канада» медленно удалялась и вскоре скрылась за горизонтом.

Дуэль кончилась. Только много лет спустя, уже в Советской России, я узнал, почему красный ледокол вынужден был прекратить борьбу: плохо установленная пушка расшатала судно, и старая трещина, полученная «Канадой» во время одной из аварий, разошлась вновь, грозя гибелью судну, заброшенному среди непроходимых льдов, далеко от порта и доков.

«Минину» посчастливилось. Неповрежденный, он продолжал свой поход во льдах, и караван судов медленно пробивался вслед за ним к выходу в открытый океан, через нагроможденные северными бурями ледяные барьеры.

Но через несколько часов «Минин», а за ним и все корабли снова стали. «Минин» усиленно дымил и давал какие-то сигналы.

Оказалось, что он спрашивает «Ярославну» о количестве угля и провианта на судне. Командир «Ярославны» ответил морскими сигналами. Затем такой же вопрос последовал по адресу «Русанова», а «Ярославна» получила распоряжение подойти вплотную к «Минину». И, наконец, пришла наша очередь. В момент, когда «Минин» сигнализировал нам, капитан смотрел в бинокль в сторону ледокола, но не пошевельнулся, чтобы дать ответ.

— Сигнал повторен. Требуется немедленный ответ, — докладывает Кованько.

— Так, так, — говорит, словно про себя, капитан. — Ясно!

— Что ему ясно? — шепчет Кованько.

— Шатов, сигнальщика! — кричит капитан.

— Есть! — отвечает боцман. — Сигнальщик, на мостик!

— Передавай! «Угля на 11 часов экономического хода. Провиант на исходе. Шли из Плимута, не заходя в порты. Просим угля и консервов».

— Но ведь у нас пол-ямы угля, — говорит удивленно Кованько.

— Вас не спрашивают — не суйтесь! — грубо говорит капитан. Но на этот раз он уже не злится. Он самодовольно улыбается, затем хохочет, отворачивается и уходит.

— Николай Львович, что же это? — говорит Кованько. — Смотрите на «Ярославну»!

Мы подошли теперь ближе к обоим судам, и теперь без бинокля видно, как пассажиры «Ярославны» перебираются на «Минина». По переброшенным с яхты и ледокола трапам бегут матросы с корзинами угля.

«Ярославну» бросают!

— Вот почему смеялся капитан. Он не хочет отдать свой уголь «Минину», он хочет остаться самостоятельным.