— Он умоляет продлить эту историю, — саркастично поведал Тиран. — Чтобы продлить вашу взаимность хотя бы на съемках. Ты тоже хочешь продления?

— А вы хотите, чтоб я хотела?

— Теперь уже нет.

Неужели и Ромео поверил, что безумие мое было, как и его собственное, не игрою, не лицедейством? Или надеялся, что в конце концов в последующих сериях его младое очарование победит внешнюю нескладность и возраст моего супруга? Раньше я не задумывалась об этом. А тут внезапно задумалась. Многое на той, повторной, премьере явилось ко мне сюрпризно. Вне репетиций и съемок Ромео подступаться ко мне не решался. Его притормаживало мое семейное положение? Не решался, но все же надеялся?

Так или иначе, но он смертельно боялся разлуки — на экране и за экраном.

Все, в чем меня уверял Тиран и чего я так долго замечать не желала, сделалось зримым и очевидным.

Хоть лавина устремлений Ромео грозила меня затопить, опрокинуть с ног, я, по настоянию Тирана, играла опасные интимные сцены без каскадерш. И Ромео затоплял меня признаниями, опрокидывал в самом буквальном смысле, а я не ощущала его губ, его рук. Но вдруг и на расстоянии стала их ощущать.

Я делала это сознательно… Я внушала себе ответное рвение, как пытался его внушить мне Тиран.

Сколько отвергла я мужских притязаний! Скольким пылким домогательствам не придавала значения… как лишенный корысти богач, будто по совету Тирана, не придает значения деньгам.

Но в женском своем затворничестве я таких устремлений отвергнуть уже не могла. Любить приятней, чем быть любимой? Кто это придумал себе в утешение? Я устала «односторонне» страдать при жизни Тирана и после его ухода.

Мне поклонялись миллионы? Но цифра «один» всегда значила больше, чем все остальные цифры. И вот этот один на экране сходил от меня с ума.

Я набрала номер его телефона.

— Самое смешное, что я только-только хотел тебе позвонить! — В картине мы привыкли называть друг друга на «ты». — Как раз разыскивал номер… — Он не знал его наизусть? — Ты представляешь, я увидел наш фильм — и все сразу вспомнил!

Чтобы вспомнить, надо сперва забыть.

И все же я спросила с надеждой:

— Почему ты никогда не говорил мне… — Я запнулась. — Не говорил об этом своем… состоянии?

— Я говорил. Я кричал… в каждом кадре!

— Словами сценария.

— То были и мои слова. И мои!.. Но ты не захотела расслышать и воспринять. А объясниться открыто? Рядом находился твой выдающийся муж. Действительно, выдающийся… Он выдавался во всем: в искусстве, поступках… характере. Вступать в состязание, которое наверняка проиграешь?

К чему ему было и ныне так восторгаться моим супругом? Вспоминать о том, кто соперником уже не являлся? И сейчас предрекать тот неминуемый проигрыш в прошлом? Или выигрышно выглядеть в общении со мной ему было уже незачем?

— Но самое смешное, что через шесть с половиной лет я опять, представляешь… сошел с ума.

Снова шесть с половиной? Удивительное совпадение… Но он-то помнит, что «с половиной». Значит, и в самом деле обезумел. Внимание к таким цифрам я никогда не считала арифметическим.

— Представляешь, — не унимался он, — ей было столько же лет, сколько тебе тогда. Сперва мне даже представлялось, что это и есть ты, но отвечающая взаимностью. Так казалось вначале… — Поздно же я спохватилась! — Даже у дочерей обнаруживаю временами твои черты. Такие случаются миражи. Представляешь?

Мне оставалось сказать спасибо за миражи.

— Самое смешное…

Он по-прежнему путал смех со слезами. И я перебила его:

— Разве Ромео способен влюбляться дважды?

— Оказывается, способен.

Картина выдержала испытание временем, а любовь — нет. Я не жалею… Что ж, Джульеттой я быть перестала. Но для меня мой Ромео — пусть любивший и все сотворявший «по-своему»! — им и остался. Звали его Тиран.

Как же я позволила себе рассказать обо всем этом? Открыть, даже распахнуть двери в собственную судьбу?.. Но разве кто-нибудь знает, когда это происходило? И где? Явные приметы я засекретила… «Есть горести людей и есть горести королей. Но это разные горести…» Быть может, издали я казалась почти королевой, но смятения и горести мои были людскими.

1997 г.