- Фюреру, - сказал Гальдер, - уже не терпится насытить свои домны марганцем и железом Криворожья. Геринг предвкушает пышки из украинской пшеницы, которые он станет оснащать астраханской икрой. Наша большая стратегия стала зависима от обильного выделения слюнных желез рейхсмаршала и от аппетитов Круппа, сидящего на молибденовой диете.

Браухич, загрустив, предложил всем напиться:

- Прозит! Что поделаешь, если на руках нашего фюрера полно неоплаченных чеков из банков финансовых воротил...

Смысл в этих словах был, и смысл даже немалый, экономика воздействовала на политику, но она же вмешивалась и в вопросы батальной стратегии. В счет погашения этих "чеков" Гитлер перенацеливал главные силы к югу, где и без того мощная армада Рундштедта перепахала всю Украину гусеницами танков. Гитлер всегда испытывал брезгливую антипатию к самому Рундштедту, неуклюжему и рычащему, словно медведь, но Рундштедт был ему сейчас нужен - как таран для сокрушения ворот, открывающих подземные кладовые Донбасса. Гитлер в частной беседе с Паулюсом (еще в Борисове, на берегах Березины) сказал:

- Я более доверяю вашему приятелю Рейхенау.

И Паулюс невольно кивнул, понимая, что Рейхенау устраивает Гитлера как старый убежденный нацист,

- Вы, - спросил фюрер, - еще не потеряли нежных чувств к своей шестой армии?

- Нет, фюрер, с нею у меня много связано.

- Навестите ее! Заодно передайте Рейхенау мой партийный привет и скажите, чтобы меньше пил и меньше бегал...

Встреча с 6-й армией, которую Рейхенау толкал к Днепру, была для Паулюса очень приятна, он был прекрасно принят офицерами, сослуживцами по кампании во Франции, многие солдаты помнили его, приветствуя с прищелкиванием каблуков. Но... лучше бы Паулюс не навещал южных плацдармов фронта. Он вернулся в Берлин, изнуренный вспышкой дизентерии, которую унаследовал еще смолоду в рядах Альпийского корпуса.

- Вот видишь, - упрекнула его Коко, - лучше сидеть у телефона и карт в Цоссене, где все гигиенично. А тебя потянуло к этому забулдыге Рейхенау, которого сам черт не берет. Конечно, он так проспиртован, что ему даже чума не опасна...

Из двух туалетов в квартире обер-квартирмейстера один был закреплен лично за ним, ибо Паулюс часто нуждался в его отдельном уюте. Узнав о болезни Паулюса, его однажды навестили Кейтель с Йодлем, которых Елена-Констанция обдала высокомерным презрением аристократки, а потом говорила:

- Для общества таких людей, как этот Йодль с Лакейтелем, ты, Фриди, слишком порядочен и благороден...

Паулюс ответил жене, что с Кейтелем у него ровные отношения, но Йодль ему неприятен после одного случая;

- Когда я делал доклад о плане "Барбаросса", этот мерзавец зевал так беззастенчиво, будто я несу чепуху, и на морде у него было такое брезгливое выражение, словно его с утра накормили дохлыми мухами... Пробить не могу!

- Ты, надеюсь, сделал ему тогда замечание?

- Нет. Зачем наживать лишних врагов?

- Ах, Фриди! До чего же ты деликатен...

"Киев оказался крепким орешком", - известил в эти дни Рейхенау Паулюса. На помощь немецким дивизиям уже валила давно немытая, голодная и голосистая ватага итальянцев... КСИР!

* * *

24 августа Муссолини встретился с фюрером в Бресте, где была расположена личная ставка Германа Геринга. Бронепоезд Гитлера на всех парах еще подкатывал к Бугу, когда в его салоне Уго Кавальеро продолжал тягостную беседу с Кейтелем:

- Роммель полагает, что проблема Африки неотделима от дел Восточного фронта, желая, чтобы войска, ведущие осаду Тобрука, были подчинены лично вашему командованию в России.

Это все равно что быку показывать красную тряпку.

- Пусть не выдумывает! - надменно отвечал Кейтель. - Я понимаю интригу Роммеля: в подчинении Восточного фронта он станет претендовать на одинаковое с нами снабжение. Но мы не будем транжирить резервы вермахта, столь необходимые для России, ради его африканских иллюзий...

Два диктатора, дуче и фюрер, запечатлели свой нерушимый союз на фоне развалин Бреста множеством фотоснимков, что весьма льстило тщеславному Муссолини. Гитлер повел рукой вокруг:

- Смотрите! В этом городе Ленин подписал Брест-Литовский мир с Германией, который сделал Россию посмешищем всего мира, и теперь, когда Сталин запросит мира у меня, я заставлю этого азиата расписаться в собственном бессилии на первом же кирпиче, взятом из этой крепости... Клюге!

- Я весь внимание, мой фюрер.

- Подберите хороший кирпич. Я этим кирпичом сначала тресну Сталина по голове, а потом он на нем и распишется... Это нужно для музея славы, который после войны откроется в Берлине для обозрения иностранных туристов!

- Слушаюсь, мой фюрер.

23. Через Хацапетовку

Фельдмаршал фон Клюге и стал их полезным гидом

- Мы никак не ожидали, - рассказывал он, увлекая гостей в руины Брестской крепости, - что именно здесь возле границы, русские задержат вермахт на целый месяц. Форсировав Буг, танки рванулись вперед. Но вскоре пришлось отозвать их обратно - в помощь нашей инфантерии. Из Германии на особых платформах вывезли шестисотмиллиметровые пушки, чтобы они похоронили русский гарнизон в развалинах этой крепости...

Муссолини ликовал от подобных признании Клюге: "Значит, не всегда влетает моим бумажным итальянцам, достается теперь и железным фрицам..." Изобразив на лице приличное внимание, он выслушивал утомительные длинноты Гитлера, который снова завел любимую пластинку - о полном разгроме Красной Армии, которая, уже шатаясь от ран и голода, вот-вот взмолится о новом варианте "брест-литовского" мирного договора. При этом носком сапога фюрер поддел из-за камней что-то рыжее, и Муссолини отшатнулся, увидев истлевшее лицо женщины, облепленное спекшимися в крови волосами. Подле нее лежала винтовка, из груды кирпичей торчала ручонка младенца.

- Видите, - сказал Гитлер. - Эти азиаты, попавшие под ярмо жидовского марксизма, не жалеют даже своих мегер...

Фельдмаршал фон Клюге, стоя сбоку, подсказал Муссолини, что это не был "женский батальон", как писали в газетах: жены русских офицеров сражались рядом с мужьями. Муссолини заметил на стене какую-то надпись и просил перевести ее с русского: "Умираю, но не сдаюсь! Прощай, любимая Родина..." Это настолько потрясло дуче, что он даже притих, позволяя Гитлеру вести заунывные монологи о непобедимости его вермахта. Но теперь, после Бреста, дуче не очень-то в это верилось. Совсем недавно (19 августа) он решил более не посылать итальянских рабочих на заводы Германии. Именно об этом и заговорил с ним рейхсмаршал Геринг, который своим объемным животом тесно соприкасался с выпуклым чревом Муссолини:

- Напрасно вы отказываете нам в своих итальянцах. Взамен мы дали бы вам пленных большевиков, чтобы они работали на ваших заводах. Если их подкормить, еще показали бы вам, что такое стахановское движение и как с ним бороться.

- Нет уж! - испугался Муссолини. - С пленными русскими распутывайтесь сами. Если их поставить к нашим станкам, они быстро споются с моими бездельниками и лучше уж я велю полиции переловить тунеядцев, загорающих на пляжах Риччони или живущих в отелях Остии непонятно на какие доходы... Пусть они и ставят пудовые рекорды на ваших эссенских шахтах.

Потом дуче тихонько шепнул генералу Уго Кавальеро:

- Гитлер - сволочь... совсем обнаглел.

- Вы, дуче, так считаете?

- Да. Он всегда согласен в знак дружбы поменяться рубашками. Но при этом я должен не вынимать из своих манжет бриллиантовых запонок... Тебе, Уго, не кажется, что у немцев дела неважные? Как бы эти подонки не стали просить у меня солдат?

- Мы дали им три дивизии... разве недостаточно?

- Пойми, Уго, я сейчас в поганом положении. Если мы не проявим активности в России, победы вермахта выявят слишком большую диспропорцию между нашим у германским вкладом в общее дело "Стального пакта". Чем больше крови выпустить из моих итальянцев в России, тем больше выгод получим после мира...