- Ага, значит, у них тоже полно всяких эрзацев.

- Сколько угодно! - отвечал барон Кутченбах. - Вместо сапог у них валенки, а вместо пиджаков - ватники.

За окнами деревья сверкали от искристого инея.

6-я армия еще продолжала испытывать давление русских у станции Лозовая и в направлении на Мерефу, что лежала под Харьковом). Начальник штаба полковник Фердинанд Гейм докладывал Паулюсу: "В действиях Тимошенко сквозит явное желание расшатать оперативное построение от Орла до Харькова".

Паулюс велел приготовить свой вездеход, теплые шубы и конвой на мотоциклах. В очередную поездку по дивизиям он взял Адама и Кутченбаха, который оказался беспомощен в знании украинского языка. Мороз усиливался. Обледенелая дорога тянулась меж высоченных сугробов. В степном украинском селе Паулюс обратил внимание на старинную церковь, внутрь которой солдаты закатывали бочки с горючим, тащили тюки с прессованным сеном. Паулюс никогда не забывал, что среди его предков были ученые богословы.

- Найдите мне коменданта, - велел он.

- Что это? - спросил Паулюс, показывая ему на сельскую церковь.

- Гарнизонный склад.

- Это не склад, а храм! - вспылил Паулюс. - А вы осквернили его мазутом. Сейчас же выкатить бочки обратно. Если жители верят в Бога, мешать их вере никак нельзя. Помните, что мы не безбожные большевики, а освободители русских от страшного большевистского ига...

На линии огня под Мерефой его встретил генерал Георг Штумме, имевший кличку "шаровая молния", ибо его поведение бывало непредсказуемо. Страдающий сильным насморком, Штумме наглядно демонстрировал несовместимость своего здоровья с русским климатом, что дало повод Адаму сказать:

- Впервые вижу "шаровую молнию" с такими соплями...

Паулюс же завел речь о другом, удивляясь, почему Тимошенко застрял под Мерефой, не пытаясь прорваться на Харьков: - Вашу оборону, Штумме, я не могу признать прочной.

- Согласен, - не возражал Штумме. - И прощу усиления позиции прислать сюда "восемь-восемь", чтобы отплевываться от русских "тридцатьчетверок", если они появятся.

Паулюс обещал. Заодно он сообщил, что пальма первенства, отнятая у Т-34, скоро будет передана немецким танкам:

- Наши новые T-V и T-VI расплющат русские машины, словно банки из-под сардин. Фердинанд Порше уже готовит танк, который своими достоинствами превзойдет все танки мира.

- За счет чего? Брони? Огня? Моторной части?

- Это будет сгусток боевой энергии, и башни "тридцатьчетверок" полетят ко всем чертям словно сорванные головы.

В разговоре, конечно, был помянут и удачливый Роммель, о прорыве которого в Бенгази шумели германские газеты.

- Ему можно и позавидовать, - сказал Штумме. - За несколько дней он проскочил более шестисот миль, тогда как для нас в России даже шестьсот метров имеют немалое значение.

"Шаровая молния" вдруг с шумом взорвалась.

- Хочу в Киренаику! - заорал Штумме. - Я начал восточный поход от самой границы! Я был дважды ранен! Мои нервы уже на исходе! А в Ливии... отдохну, - шепотом досказал он.

- Не возражаю. Подайте рапорт... по причине болезни, - с некоторой брезгливостью разрешил ему Паулюс.

По дороге на Белгород полковник Адам, глядя на скрюченного от холода Кутченбаха, доказывал, что русские в такие морозы наступать не станут: "Нас ужасают трупы замерзших немцев, но мы почему-то не обращаем внимания на замерзших русских, - я цитирую самого Адама. - Между тем они страдают от холода одинаково с нами..."

В центре Белгорода, на площади, вездеход остановился.

На виселице качались трупы повешенных. Среди них была и женщина, еще молодая. Дико и нелепо выглядят очки на ее потухших глазах, превращенных морозом блестящие кристаллы.

Паулюс опрометью выскочил из вездехода.

- Я же отменил приказ Рейхенау! - крикнул он. - Кто осмелился делать из преступления публичное зрелище.

Кутченбах обошел трупы повешенных. На груди каждого висела доска с надписью по-русски. Паулюс спросил зятя:

- Зондерфюрер, переведите... что там написано?

- По трафарету:- "Я партизан, который не сдался".

- Кто эту чушь придумал?

- Это придумано еще Рейхенау, пояснил Вилли Адам...

Паулюс вызвал корпусного командира Ганса Обстфельдера, штаб-квартира которого располагалась в Белгороде. Обстфельдер предстал, задрав подбородок, и не потому, что он выражал почтение, нет, а по той причине, что опустить голову ниже ему мешал громадный фурункул на затылке, истекающий гноем.

- Вы кого повесили? Это партизаны? - спросил Паулюс.

- Нет. Только заложники. Комендант предупредил жителей, что они будут казнены сразу же, если будет убит хоть один наш солдат в городе. Мы, армия, в это дело не вмешиваемся. Но опыт войны показывает, что повешение с доской на груди, дающей объяснение приговора, действует на русских устрашающе...

Эта сцена отлично сохранилась в памяти Вильгельма Адама.

"Паулюс, - писал он, - стоял перед офицерами чуть сгорбившись, лицо его нервно подергивалось. Он сказал:

- И, по-вашему, этим можно приостановить действия партизан? А я полагаю, что такими методами достигается как раз обратное. Я отменил приказ Рейхенау о поведении войск на Востоке. Распорядитесь, чтобы это позорище исчезло..."

Виселицы спилили.

Обстфельдер мрачно сказал:

- Теперь в нас будут стрелять из-за каждого угла.

- Так отстреливайтесь, черт побери! - нервно отвечал Паулюс. - Но нельзя же вешать случайных людей...

С удовольствием он вернулся в Полтаву, сбросил тяжкий русский тулуп. Геббельс, не оставляющий 6-ю армию своим вниманием, прислал из Берлина лектора по национал-социалистическому воспитанию. Перед офицерами его представили как "специалиста по русскому вопросу и выживанию в условиях Востока". Паулюс тоже прослушал лекцию:

- Все русские прекрасные диалектики, и нет такого германца, который бы мог русского переспорить. Потому самый верный тон - это тон приказа! Если вы ошиблись в приказе, не стоит поправляться: русские должны считать, что мы, как завоеватели, всегда непогрешимы Особенно надо бояться русской интеллигенции. Под маской нигилизма и душевной расхлябанности они умеют скрывать свои подлинные чувства, обладая способностью проникать в душу немца, располагая его к искренности. Нам это не нужно. Не допускайте никаких выпивок с русскими. В этом деле русские такие непревзойденные мастера, что обставят любого баварца. При этом они могут вытянуть из нас все, что им надо, а сами остаются себе на уме. Это же относится и к женщинам. Не забывайте, что русские фурии тоже втянуты в партийную систему большевизма, они фанатичнее мужчин. Женщины в России опаснее мужчин, потому что в женщине нам труднее заподозрить тайного агента огэпэу.

ОГПУ давно отошло в область преданий, но гитлеровцы упрямо придерживались этого отжившего наименования. И через год, чтобы всем чертям тошно стало, в берлинских газетах будут писать, что фельдмаршал Паулюс до последнего патрона отстреливался не в подвалах сталинградского ГУМа, а именно из помещения ОГПУ. Наверное, Геббельс решил, что фельдмаршал, державший фронт в здании ОГПУ, - это пострашнее любого советского универмага с его изобилием товаров для широкого употребления.

О том, что оттепель на Украине началась только 10 февраля, читатель, я тебе уже говорил. Пойдем дальше.

* * *

Через пять дней после начала оттепели под натиском японской армии пал Сингапур, а британский гарнизон капитулировал.

Ливия и Сингапур - две неудачи подряд, и потому Уинстон Черчилль выглядел плохо, не в меру раздраженный, взвинченный. Посол Майский принес ему очередное послание Сталина, который выражал твердую уверенность в том, что наступивший 1942 год станет годом полного разгрома Германии и ее сателлитов. Черчилль сидел за столом в костюме "сирены" - в комбинезоне на молниях, очень удобном, чтобы по сигналу сирены укрыться в бомбоубежище. Ознакомясь с посланием Сталина, он с явным раздражением отбросил его от себя: