Целый день немецкие машины шли по дороге беспрепятственно.

На другой день на рассвете прогремел взрыв.

Подорвалась лошадь. Мужик чудом остался жив.

Снова целый день шли по дороге немецкие машины.

Капитан Штубе был очень доволен собой.

Митька — пастух временный.

Настоящий пастух — сухорукий Калина, Митькин родственник. Повез Калина камни на немецкое строительство, да и придавил больную руку. Пришлось Митьке его выручать.

А в прошлом году Митька все лето гусей пас. Хитрая птица — гусь!..

Вдоль всего их села, разрезав надвое покатую поляну с начисто выщипанной травой — одни лишь корни желтеют, петляет речка Безымянка. Через неё даже мостков нет — любая старуха и так перепрыгнет. Безымянкины берега покрыты серым да белым пухом и пером и расшлепаны в грязь. Это красные лапы сотен горластых увальней расшлепали берега. Гусь хозяевам выгоден. Мороки с ним никакой — сам кормится, промышляет что-то в воде. Простую траву щиплет, а жиреет! Правда, за гусями нужен глаз. Да еще какой!

Хитрая птица — гусь!

С виду они такие спокойные…

Но известно, что у них на уме! Зазевайся только Митька, сбегай домой за горбушкой или яблоком — и нет гусей.

Все стадо махом на огороды.

Уж как бы крепко ни сидела морковь в засохшей глинистой земле, какой бы ядреной, плечистой ни была, гусь все равно аккуратненько выдернет ее, оставив в земле ровные, будто высверленные отверстия.

Ну, держись тогда пастух: заклюют бабы не хуже гусей!..

Нет теперь гусей в Митькином селе. Несколько коровенок да козы.

Пас Митька свое немногочисленное и пестрое стадо в березняке, километрах в трех от села. Любил Митька эти места. В белых березах колдовство какое-то! Воздух такой чистый и легкий от них, льется в тебя так глубоко, что голова кружится и всего словно тоненькие иголочки покалывают. И усталости сразу в тебе никакой нет. Всё как рукой снимает! Настоящие колдуньи, а не березы!

Наткнулся Митька в березняке на малинник. По краям ягоды сморщенные, засохшие, а дальше крупные виднеются. Митька забрался в самую середину и стал ягоды сосать губами, как медведь. Ему Калина рассказывал, что медведи так малиной лакомятся.

В середине малинника Митька вдруг увидел в траве да в крапиве какую-то доску. Откуда ей тут быть?

Митька ногой пригнул крапиву. Да это не доска, а дверца! Погреб тут у кого, что ли? Когда немцы наступали, то многие в лесу свое добро прятали. Чей бы это мог быть погреб, а? А что, если слазить? Все равно никто не узнает, в лесу-то никого, только стадо Митькино бродит. Замка на дверце даже нет. Видно, хозяева думали, что не найдет никто. Да и зачем замок в лесу? Уж если кто сыщет, всё равно собьёт!

Разгреб Митька мусор, траву да листья и стал открывать дверцу. Ничего не вышло. Тогда он вставил в щель кнутовище и нажал. Подалась! Еще немного. Вот так!

Что за странный погреб? Ступеньки широкие вниз сделаны и досками устланы. Стены — Митька пошел по погребу в темноте, касаясь их рукой, — стены из бревен.

Нет! Деревенские таких погребов не ладят. Слишком жирно будет — бревна на погреб тратить. Это же не изба!

Глаза его попривыкли к темноте, да и из дверцы сверху светило, вот и увидел Митька в углу странного погреба какие-то железные ящики, вроде больших сундуков, да ещё какие-то плоские кругляши лежали друг на дружке. Митька стал их ощупывать и обнаружил, что у кругляшей имеются ручки.

«Кастрюли с чем-то. Ну и тяжелые!.. Сейчас я одну на свет-то выволоку да посмотрю», — решил он.

Митька выбрался наверх, волоча за собой кастрюлю по ступенькам.

«Что это за штуковина? Крышка у неё не снимается, привинчена. В середине колпачок, под ним дырка с резьбой… От трактора, что ли… Нет, наверное, от молотилки, там какие-то штуковины вроде этих есть. Только они без ручек… Ну и тяжесть, насквозь железная, наверно!»

Митька обошел кастрюлю кругом, потыкал в нее кнутовищем, попрыгал на ней, потом полез в погреб и выволок еще одну. К её ручке проволокой была прикручена фанерная бирка. На бирке расплывшимися фиолетовыми чернилами что-то написано.

«Проверено, — разобрал Митька. — Срок годности декабрь 1945. Противотанковая № 00147. Минсклад 1566».

— Противотанковая… минсклад, — пробормотал Митька и тут догадался, что же это за кастрюли.

— Ми… мина, — ахнул он, вскакивая, и, заорав на весь березняк: «Караул! Мамка!» — бросился наутёк.

Летел он по лесу, как заяц, не разбирая дороги, пока со всего разгона не угодил в какую-то ямину.

Сердце его стучало так сильно, что даже груди было больно, зубы стучали ещё сильнее, и он никак не мог вдохнуть в себя как следует воздух, настолько запыхался.

«Сей… сейчас как шар… шарнет!»

Но в лесу было тихо.

Очень громко жужжа, пронеслась пчела. Где-то недалеко крикнула птица.

«Может, они испорченные, мины-то, — думал Митька, — накось, испорченные! Срок-то годности — декабрь сорок пятого, эвон когда, а сейчас только сорок третий! Чё ж она не бахает?..»

По-прежнему кругом было тихо.

«Наверное, ее надо как следует ударить, — ломал голову Митька. — Я же лёгкий! Танк на нее наедет, раздавит, вот она и жахнет. Ага! А у тетки Маньки коза на мине подорвалась в прошлом году? Коза же не тяжельше меня! Наверное, там не танковая мина-то была, а человеческая… Ясно дело!»

Митька выбрался из ямины и потихоньку пошел назад; страх еще сидел в нем.

«Это же танковая, на бирке зря, что ли, написано, — подбадривал он себя. — Человеческая давно бы взорвалась. На ей бы не попрыгал! Нечего этих и бояться-то!»

Вернувшись, он сперва проверил стадо: на месте ли его коровы и козы. Никуда они не делись, все тут. Потом Митька осторожно двинулся к погребу.

Зеленые кругляши тоже лежали там, где он их оставил. На них уже налезли муравьи. Пестрая бабочка летала над ними. Митька присел на корточки и еще раз прочитал надпись. Оказывается, он не дочитал до конца. Внизу бирки стояла подпись: «Минер Кутузов».

«Рассказать кому или нет? — думал Митька. — Петяхе рассказывать нельзя! Всем растреплет. Он — трепло известное! Одному только Мишке учительскому можно».

И так захотелось Митьке поделиться новостью с Мишкой, что он, убедившись, что наевшиеся коровы лениво дремлют и козы крепко привязаны, стремглав побежал в деревню.

Выбежав на шоссе, Митька увидел грузовик. Подождав, пока грузовик поравняется с ним, Митька ловко уцепился за задний борт. Так он часто добирался до деревни. Водители-немцы обычно ничего не замечали. На этот раз ему не повезло. Только он уселся на борт, как машина резко затормозила, и не успел Митька удрать, как перед ним вырос немец.

Митька знал этого шофера. Он жил в Петяхиной избе, через три дома от Митьки, и огромная машина каждую ночь стояла на гусином ложке у Безымянки. По утрам немец шел мыться на Безымянку. Был он краснолицый, всегда мрачный. Петяха рассказывал, что немец никогда с ними не разговаривает. Только тычет пальцем: давайте то, давайте это!

— Я сейчас слезу, — сказал было Митька, но шофер рванул его за ногу, и, падая, Митька машинально ухватился за него. Послышался треск, и зеленый погон немца остался в Митькиной руке.

— О майн гот! Руссиш швайн! — взвыл немец; от него пахнуло винным перегаром. — Руссиш швайн! — яростно повторил немец и, подняв Митьку над головой, что есть силы шмякнул об асфальт.

… Митька очнулся, медленно переполз с асфальта в канаву и сунул разбитое лицо в затхлую коричневую воду, распугав кривоногих водяных пауков.

Лицо засаднило ещё сильнее, но особенно болели руки. Ладони густо залепила грязь, и алая кровь проступала через неё.