Луи-Гийом и его спутники открыли Таити. Бугенвилль окрестил остров «Новой Киферой». Луи-Гийом скорее назвал бы его «Утопией»: «Это сладостное имя как нельзя лучше подходит единственной в своем роде стране, где в согласии живут люди, которых не коснулись пороки Запада; свободные существа, не ведающие никчемных ужимок стыдливости, зависти и раздоров…». Однако он тоскует по своей юной супруге. Как хотелось бы ему вместе с ней наслаждаться красотами тропиков! «В этих скользящих или неподвижных облаках я нашел все краски мира. Бронзу горделивых статуй, коричневый цвет плодородной земли, серебристо-серые оттенки, напоминающие дым, ярко-красные, как пламя в кузнечном горне, и фиолетовые — роскошнее, чем сапфиры султана. Ветры здесь подобны ласкам, почти столь же нежным, как ваши, моя душенька Эглантина. И все живое, вплоть до самой мелкой букашки, стрекочет, щебечет, заливается. С крутых горных склонов на золотистые скалы низвергаются бирюзовые потоки…»
13
Ману собрал своих подчиненных под сенью Миттерана, Жискара, Помпиду и такого уродского пугала, что просто руки чесались натянуть на него мешок. Хотя то тут, то там раздавались сдержанные смешки и шепотки, ребята вроде слушали, о чем он толкует, и все пообещали держать этот военный совет в тайне от начальства. Едва прознав об исчезновении Брэда-Бернара, Блез Макер, никого не спросив, позвонил легавым — поступок, достойный самодура и подхалима и не делавший ему чести. Сообща порешили, что в парижских парках орудует серийный убийца, не имеющий ничего общего со стариной Брэдом-Бернаром, и пора им самим загнать зверя, пока полиция идет по ложному следу.
— Заметили, что он нападает, когда парки закрыты? В парке Андре Ситроена убийство произошло посреди ночи. А в Монсури — перед самым рассветом.
Все дружно закивали кепками.
— Вот что я предлагаю: мы поджарим ему задницу.
Послышались перешептывания, а Жан-Кристоф загоготал во весь голос.
— К чему ты клонишь? — насупился Малыш Луи.
— Слыхал об электрических оградах на пастбищах для скота?
— Само собой. Скотов я повидал достаточно.
— Натянем электрические провода у входа в парки и в незащищенных местах, вроде дырявых решеток и низких стен. И будем следить. Как завидим, что кто-то примеривается напасть на женщину, поджарим ему яйца и схватим за шиворот. Потолкуем с ним и, если это тот, кто нам нужен, задаром сдадим в участок. Ясное дело, вы мне скажете, что сотрудничать с полицией негоже.
Послышались невнятные протесты — мол, взбредет же такое в голову!
— Да я и сам знаю, и не будь Брэд-Бернар по уши в дерьме, я бы с вами согласился. И тоже бы заблеял: Ману, ты продажная шкура. Но приходится принимать неприглядную реальность такой, какая она есть. Пора сплотиться и идти в атаку. Так что будем пытать, допрашивать…
— И сдавать легавым, — закончил Жермен Пишон, великий мастер английского паркового рококо.
— Вот-вот. Проще некуда.
— Так ведь по ночам в парках ни души, — заметил Константен-Нормандец. — Ни убийц, ни жертв. Монсури и Ситроен — исключение. И случайность. Если извращенец станет подстерегать женщин в таких местах, к тому же в неурочное время, значит, у него терпение секвойи, у которой тысяча лет в запасе.
Ману понимал, что Константена ему так просто не убедить. Он специалист по корням и привык докапываться до самой сути.
— Этот сукин сын терпелив, — ответил Ману, — но ему не пришлось ждать тысячу лет, чтобы найти две жертвы. А у Брэда-Бернара в запасе только одна его ни в чем не повинная жизнь, и не годится тратить ее на легавых.
Поразмыслив, Константен пожал плечами.
— Ладно, но когда же нам спать? — вмешался Малыш Луи.
— Прячешься за чучело и спишь себе стоя, а начальник ничего не видит, — встрял Жермен Пишон.
— Без паники, — продолжал Ману. — Мы успеем и дело сделать, и выспаться всласть. Все зависит от организации труда. Надо правильно разделить время. Время вкалывать, время отдыхать…
— И время электричество врубать! — добавил Жермен Пишон, чувствуя себя в ударе.
— Вроде того, — подтвердил Ману.
— А сейчас какое время? — поинтересовался Малыш Луи.
— Время обсуждать.
— Про такое ты нам не говорил.
— Это совсем короткое время, заодно прогуляемся. Надо перетереть это дело с садовниками. Не пропустив ни одного. Нам самим не под силу электрифицировать Париж. Покупку оборудования я беру на себя, но нужно, чтобы они показали нам распределительные щиты, да и вообще подсобили.
— Хочешь, чтобы мы разорвались!
— Спокуха, мы разделимся. Малыш Луи, ты пойдешь в парк Келлермана, здесь недалеко. Ты, Жан-Кристоф, в Люксембургский сад. А ты, Жермен…
— В Бютт-Шомон! Там рядом живет моя свояченица. Напрошусь к ней в гости. Она здорово готовит.
— А я могу потолковать с ребятами из Монсо, — предложил толстяк Пьеро. — Мне нравятся девчонки, которые там загорают.
— Тогда я — в Тюильри, — подхватил Константен. — Правда, в сумерках там по кустам больше ошиваются парни, которые любят парней. Можно поджарить не того.
— И то верно. Как-то трудно представить себе извращенца, который набрасывается на женщину в кустах, где уже засели другие извращенцы.
— Ну а я переговорю с парнями из парка Жоржа Брассанса. Заодно загляну и в парк Ситроена. Ведь извращенец запросто может вернуться на старое место.
— Поэтому я проведу ток и здесь, в Монсури, — продолжал Ману. — Говорил я вам, все проще некуда.
— Ну а платить ты как собираешься? — спросил Малыш Луи, у которого даже в это чудесное ясное утро в голове не просветлело.
— Позаимствую в кассе Монсури, черт возьми. И ребятам посоветую сделать то же самое у себя в парках. Помните, что, защищая Брэда-Бернара, мы защищаем самих себя. Пусть и не по правилам, зато ради доброго дела. Это КСО.
— Чего-чего? — переспросил Малыш Луи.
— Касса спасательных операций. Вот видишь, проще не бывает.
Саша Дюген собрал свою команду у себя в кабинете. Первым отрапортовал самый младший. Ферне выглядел усталым, но преисполненным рвения. Паренек не побоялся запачкаться и истоптать ботинки, но все впустую. В урнах Монсури не нашлось ничего интересного, а местные торговцы не приметили подозрительных покупателей. Да и в Гостинице искусств дела обстояли не лучше, поиски свидетелей ни к чему не привели. Полицейский, приставленный к телефонному коммутатору, просеивал самые невообразимые звонки. Урожай оказался до обидного скудным.
Настал черед Корины Мутен. Веселья и бодрости в ней было не больше, чем у человека, отмахавшего марафон с наковальнями на ногах. Николе едва ей не посочувствовал.
— Садовники перевозбудились и переживают острый приступ сплоченности. Ведут себя так, словно готовят государственный переворот. Есть там один по имени Ману, который их подначивает, вот они и задумали схватить серийного убийцу. Подбивают садовников в других парках, дальше — больше. По ночам обходят парки дозором. Если так будет продолжаться, у них пышным цветом распустится коллективный психоз.
Похоже, Дюгена ничуть не взволновала угроза крестьянской войны. Николе все больше восхищался выдержкой шефа. И огорчался, что не может преподнести ему Момо Сталинградского на блюдечке:
— Сожалею, шеф. Я поднял своих ищеек. Но загнать его пока не получается.
— Видно, пронюхал, что мы докопались до его деятельности субподрядчика. Ничего удивительного, ведь по меньшей мере двое его громил ушли от нас. А номерной знак, который сообщила Ингрид Дизель, что-нибудь дал?
— Фамилию парня, который понятия не имеет, где залег Момо.
— А слежка за ней самой?
— Тоже пусто. Девушка живет как ни в чем не бывало и не встречалась ни с кем, кто мог бы быть связан с ее приятелем из Нового Орлеана. Но у меня есть новости от американских коллег. Сведения о Джулии Кларк, невесте Фрэзера. Ей было двадцать пять, когда она исчезла.