Лола попыталась продолжить чтение, но в конце двадцать четвертой главы ее сморил сон.

Лилии, розы и мимоза потрудились на славу, превратив лавку в ароматную, не подвластную времени заводь, но на сей раз Лола не поддалась их чарам. Вчерашняя усталость вкупе с парами кальвадоса еще не рассеялась. Присев на садовый стул, она предоставила Ингрид возможность самой вести переговоры, и та взялась за дело со своей обычной энергией.

— Я и впрямь был знаком с Ирен Морен, — подтвердил хозяин «Цветов с Елисейских Полей», коротышка с выцветшими от времени глазами и волосами. — Я у нее работал и учился. Она знала растения и их историю как свои пять пальцев.

Комиссар в отставке уже предчувствовала, что их чаяниям не суждено сбыться. У хозяина цветочной лавки не найдется для них добрых вестей. Он употреблял только прошедшее время, не сулившее ничего хорошего.

— Откуда вам знать, если вы ей не родня, — продолжал цветочник. — Ирен погибла в дорожной аварии в семьдесят пятом году.

— А с ее сыном вы знакомы? — спросила Ингрид.

— Я ни разу не видел никого из ее семьи.

— Но она, наверное, о них рассказывала?

— Кое-что. Она вышла замуж за кажёна, с которым познакомилась после войны. Он участвовал в торжественной церемонии в Париже. Она уехала с ним в Америку. Потом они развелись. Ирен вернулась домой одна. Я и не знал, что у нее есть сын. Пока мне не сообщила об этом полиция.

— Майор Дюген приходил к вам с расспросами?

— Ко мне приходили два офицера, только вот имен я не помню.

— Один — темноволосый мускулистый красавчик, а второй — этакий недомерзок?

— Ну можно и так сказать: красивый брюнет и недомерок.

— Давайте вернемся к Ирен Морен, — встряла Лола. — Где она жила?

— На улице Жуве. Но она там только снимала квартиру. Я так и сказал полицейским.

— А где она похоронена?

— На кладбище в Жантийи.

— Думаешь, оно того стоит? Ну найдем мы могилу, и все наше расследование зароется в тупик.

— Можно зарыть могилу, а вот с тупиком придется повозиться. Я не больше твоего люблю кладбища, Ингрид. Но по любому следу нужно идти до конца.

— Смерть и есть конец всех концов.

— Как знать. «Мертвые невидимы, но они не отсутствуют», — говорил Блаженный Августин.

Американка пожала плечами и толкнула калитку, ведущую на кладбище. Она и нашла могилу. На плите из серого мрамора красовалась надпись «Ирен Морен-Арсено, 1934–1975» и фотография смеющейся брюнетки. Лола наклонилась, чтобы получше рассмотреть букет в черной вазе. Пионы оказались пластмассовыми. Ей вспомнились магнолии, о которых упомянули Ромен и Заза.

— Он, конечно, приходил сюда, — сказала Ингрид. — Иначе могила не была бы такой ухоженной. Но он уже не вернется, как по-твоему?

К ним приближался кладбищенский сторож. На вид лет шестидесяти, высохшее лицо, внушительный нос. Резиновые сапоги поскрипывали по гравию.

— Думаю, не вернется, — ответила Лола.

— Разве чтобы угодить в лапы к Саша.

— Вы ее родня? — сурово вопросил сторож.

— Почти, — ответила Лола. — Ее сын — наш друг.

— За все время он был первым, кто навестил Ирен. И тогда мне это совсем не понравилось.

— Почему же? — искренне удивилась Лола.

— Вы видели, какая Ирен милашка? Нам и без посетителей было неплохо. Но вдруг объявился этот рыжий верзила. Потом еще красивый брюнет. Я тогда и не распознал в нем легавого. А теперь и вы тут как тут. Прямо нашествие какое-то.

— Все ищут сына Ирен, — пояснила Лола.

— Я не сразу свыкся с тем, что у нее был сынишка. От ребятишек одно беспокойство. У меня их сроду не бывало. И я не жалею.

Присев на какую-то могилу, он извлек из кармана длинную белую расческу и начал причесываться.

— Рыжий здоровяк всегда приносил уродские букеты, — продолжал он. — Последний раз — из магнолий. Только они долго не простояли. Я всегда ставил пластмассовые цветы, и Ирен не жаловалась. Для сына он о ней маловато знал. Стоял здесь как истукан со своим веником, слезинки не проронил. Сыну ведь положено плакать? Сама-то она была хохотушкой. Глядя на нее, не захочешь распускать нюни.

— Спасибо за помощь, — сказала Лола, удаляясь.

— Приходите еще, если захочется. Мы уже привыкли.

Ингрид нехотя последовала за Лолой и, выходя за калитку, обернулась. Сторож так и сидел на могиле, разговаривая сам с собой и размахивая расческой. Лола устроилась на пассажирском сиденье и подождала, пока Ингрид включит зажигание, но та все не решалась:

— Разве мы не могли еще его порасспрашивать?

— Мы имеем дело с клиентом, которому больше нравится общаться с усопшими, чем с живыми.

— По-французски покойника называют усопшим? Звучит лучше, чем невидимый. Представляешь, Лола, он ведь влюблен в усопшую!

— Вот почему надо любить живых, пока они не усопли.

Ингрид вопросительно взглянула на подругу, но наткнулась лишь на профиль Лолы, не отрывавшей глаз от серой ленты шоссе.

— Знаешь, я тебе благодарна за то, что ты продолжаешь мне помогать вопреки всему.

— Чему — всему?

— Тому, что творится. За окном весна, а мы торчим на кладбищах, ночуем в парках, посещаем занудные общины. Мы надеялись найти кусочек прошлого Брэда, чтобы приблизиться к нему, а нашли невидимую усопшую. Его товарищи поджаривают бедолаг, но в итоге только бросают листья на ветер. Мы едем в Жантийи, хотя с таким же успехом могли бы ехать куда-нибудь еще, все равно эта дорога нас ни к чему не приведет. Я пропала, Лола. К тому же я без конца думаю о Саша, и от этого еще больше сбиваюсь с толку.

— Скорее, ты сбиваешься с пути. А что, собственно, тебя смущает?

— Он женат. Он легавый. И он против нас.

— На это трудно что-нибудь возразить.

— К тому же я чувствую себя виноватой. Мне нужно сосредоточиться на Брэде, который спас мне жизнь, а я все думаю о Саша, который ничего такого не спас. Это безнравственно.

— Да нет. Все нормально. Так мне сегодня утром подсказало второе дыхание.

— Я больше не стану у тебя спрашивать, Лола, что такое второе дыхание.

— Правда? Приятная новость.

— Я и сама поняла. Понять можно только своей головой, ты об этом знала?

— Иногда я знаю, но чаще забываю. Слишком часто забываешь, когда время жить, а потом сгораешь на медленном огне.

— Это из Блаженного Августина, Лола?

— Нет, из блаженной Лолы. Прости, что ничего лучше мне в голову не пришло.

— Что будем делать? Едем дальше?

— Сама уже не знаю. Ты вогнала меня в уныние.

— Мне жаль.

— Не стоит. Уныние — изнанка веселья. А вместе выходит пиджак, который волей-неволей приходится носить.

В кармане серого платья Лолы завибрировал мобильный. Она отозвалась, послушала и вдруг выронила телефон.

— Лола! Что стряслось?

Та хватала ртом воздух, словно в приступе астмы. Ингрид расстегнула ей воротник, опустила окно и попыталась ее расспросить. Потом подняла телефон, набрала номер последнего принятого вызова. Ответила плачущая Альберта. Ингрид удалось разобрать, что произошло. Альберта и Кармен приехали в Монруж, чтобы помочь Юпитеру Тоби перевезти его скульптуры и вернуться в мастерские Жармона. Но они нашли его мертвым. Саша Дюген со своими людьми уже на месте.

У Лолы слова застревали в горле. Ингрид отвезла ее домой и попросила Максима побыть с ней. Затем снова села в «твинго» и отправилась в Монруж. Подъехав к бывшей керамической фабрике, она разглядела фургончик, в котором ждали Кармен и Альберта.