Сбывается, в какой-то степени, предсказание Маргарет Мид о постфигуративном характере современной цивилизации, о новом понимании мира детства. Говоря об этом, стоит указать на достаточно негатив¬ное отношение к детству и детскости в традиционном типе культуры, включая и российскую, что зафиксировалось даже на уровне речевых стереотипов. Вспомним «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме» В.И. Ленина, его же термин «ребячество» и аналогичные штампы. Суть их в том, что детство должно быть преодолено раз и навсегда, а если оно остается в телесных или духовных особенностях человека, то это признак патологии.

Ситуация радикально изменяется в мире начала XXI века, когда становятся очевидными те тупики, в которых может оказаться цивилизация, равно как и необходимость поиска альтернативных подходов. Мир должен обрести новые пути, но не «впадая» в детство, а пробуя себя вновь и вновь, как ребенок, непрерывно испытывающий себя в овладении правилами игры культуры и языка. Можно согласиться с теми кто считает, что ребенку гораздо легче войти в современное кросскультурное, виртуальное сообщество и войти равным. Похоже, что ностфигуративность нашей цивилизации проявляется прежде всего именно в этом. Стремительно внедрившееся в экранный мир молодое поколение обретает в нем свои телесные идеалы и нормы и выступает в роли проводника консервативных родителей в эту реальность. Интерес к «детским» способам поиска выхода из трудных и. зачастую, тупиковых ситуаций — не случайная девиация мирового социокультурного процесса и не исполнение евангельских пророчеств о том, что, не уподобившись детям, нельзя войти в царство Божие. Это насущная императивная потребность человечества, которое сейчас все более и более напоминает тело ребенка.

Все это так, но у "детского тела" человечества есть и другая сторона. Оно слабо, но в этой слабости и податливости заключена огромная мощь и способность к адаптации. Оно в состоянии, подобно весенней травке, пробивать толщу напластований истории и искать новые горизонты в мире неопределенностей. В нем заключена еще неисчерпанная сила формообразования, связанная с симбиозом человека с другими живыми и неживыми объектами Вселенной. «Болея» детскими болезнями, оно накапливает потенциал социально-психологического иммунитета ко злу и насилию, невежеству и жестокости. Исчерпав логику классического рационализма, оно стало обращаться к интуитивным решениям ребенка, видящего мост там, где взрослый видит только пропасть. Это особенно важно в аспекте взаимосвязи телесности и духовности в процессе становления «Я» у ребенка. Проблематика духовности является одной из самых дискуссионных сфер гуманитарного знания, особенно в гендерном аспекте. Традиционно мальчик и мужчина являли собой воплощенное аполлоническое начало, светлое и одухотворенное, а девочка и женщина были средоточием темных, хтонических сил. Бесполый ангел всегда представлялся в мужском облике, а основная “метафора” женщины — это тайна, скрытое. В то же время как современное осмысление андрогинности по мнению Камиллы Палья состоит в том, что «мужчины должны быть женоподобными, а женщины могут быть такими, какими им хочется быть»28.

Непознаваемость внутреннего мира женщины стала уже расхожим выражением, а современный феминизм добавил сюда тезис о том, что «эротическая жизнь лесбиянок — закрытая комната, в которую мужчине не проникнуть»29. Отсюда вытекают возможные модели женской духовности которых Хильда Хайн выделила 4, начиная от аристотелевского тезиса, что дух соотносится с материей как мужчина с женщиной и до концепции духовного превосходства женщины в современном феминизме30. Сама она полагает считать критерием духовности уровень свободы, а детей «парадигмальным духовным продуктом» (там же, с.359). Поскольку в его производстве участвуют и мужчина и женщина, то бессмысленно спорить о примате той или иной духовности. Однако, ситуация не так проста, поскольку за редкими исключениями ребенок любого пола видит перед собой прежде всего властную женщину, от которой полностью зависит его существование. Амбивалентность взаимоотношений матери и ребенка стала сквозной темой психоанализа ХХ века и вряд ли эта проблема получит когда-нибудь удовлетворяющее всех решение. Если с телесной наследственностью наука ХХI века научилась работать, модифицируя ее в нужной направленности, то тайна пробуждения душевных качеств и духовных потенций ребенка остается пока в значительной степени неразгаданной. Речь не идет о модификации поведения, «зомбировании» с помощью методик НЛП, воздействии наркотиков и психотропов и т. п. Дело в том, что вопросы, мучившие З.Фрейда сто лет назад не утратили своей актуальности, хотя данные им ответы оказались не всегда адекватными реальности, особенно конца ХХ — начала ХХI века. Как хорошо выразилась К. Палья «У каждого из нас свое инцестуозное созвездие личин сексуальности, которые мы носим с детства до могилы и которые определяют, кого и как любим или ненавидим». (Цит. соч. с.15)

Императивность, принудительность, связанность с природными силами и стихиями, наконец властность характеризуют человеческую сексуальность и поэтому абсолютно легкой, недемонической эротики видимо не бывает в реальности. Сексуальная свобода, особенно для женщины парадоксальна по своей природе и миф североамериканских индейцев о “зубастой вагине” произведший большое впечатление на З. Фрейда, сейчас актуален как никогда. О “зверином оскале” современного феминизма пишет например публицист А.П.Никонов, усматривая корень проблемы в противоречиях истинного пола и “деланного” (т. е. гендерного) и вытекающего из него тезиса, что во всем виноват всегда только мужчина как потенциальный насильник31.

Известный отечественный исследователь духовных практик С.С. Хоружий подчеркивает их существенную особенность — ступенчатое строение, дающее феномен лестницы, известный еще с VII века в исихазме32. Первый этап процесса, как отмечает автор, связан с нахождением антропологической стратегии, альтернативной обычному порядку существования и отрывающейся от него. Иными словами, когда у ребенка формируется свой “тайный”мир, не связанный с обыденностью и внешними требованиями родителей и других лиц и обстоятельств — он уже на пороге духовного восхождения. Известный педагог и антрополог Э. Краних изучая пластичность детского тела и процессы формообразования в различных органах отмечал, что действие этой внутренней “пластической силы” заканчивается к 7–8 годам, когда наступает важный перелом, завершающий первую фазу развития33. Как известно, в этом же возрасте ребенок обретает в полной мере чувство полового стыда и тогда же начинаются (или интенсивно продолжаются) детские сексуальные игры. Значимость этих открытий для становления «Я» и ребенка и его эволюции не подлежит сомнению. Такие понятия как “жизненный мир ребенка”, “пространство детства” не могут быть адекватно рассмотрены без учета их важных составляющих.

Возникает вопрос — имеет ли это отношение именно к духовности в позитивном смысле слова, или это антидуховность, искаженная темным началом, греховностью души даже у новорожденного младенца? Такая постановка вопроса имеет не только богословский аспект, но и более широкий мировоззренческий смысл, касающийся аксиологии сексуальности как таковой. Нужно ли поощрять ее развитие у ребенка или по крайней мере не препятствовать, или же надо признать ее негативное влияние на духовное развитие? На одном полюсе — минимальное внимание к телу, его физиологическим нуждам и суровое подавление всех сексуальных проявлений вплоть до соответствующих мыслей и образов. На другом полюсе — сексуальное просвещение в разном диапазоне от “да” любому проявлению, до формулы “да, но …”, учитывающей потенциальную опасность ряда феноменов полового созревания ребенка. Нетрудно установить в этом своеобразную спираль восхождения, которая вообще характеризует ход духовного развития, как сочетание фатальной повторяемости, заданной императивно, так и поступательного движения (вспомним спирали Мориса Эшера). Возможно, правильнее говорить не о духовности, а о моральности ребенка, об интериоризации им законов того общества, в котором совершается процесс его развития. Как видно из изложенных выше данных о разном (и часто противоположном) отношении разных религий и цивилизаций к феноменам телесного бытия ребенка и их моральной оценке, трудно выделить нечто общечеловеческое, суммирующее все, что знала история и современность. Очевидны несколько моментов, требующих теоретического осмысления и практических выводов.