До сих пор обсуждение материала касалось в основном ребенка “как такового” без четкой дифференцировки по полу и гендеру. Для этого есть известные основания: во — первых, есть некоторые базовые закономерности всей системы половой социализации, а во — вторых, уже неоднократно упомянутая неустойчивость этой матрицы развития, проявляющаяся в амбивалентности, андрогинии и бисексуальности, манифестации которых весьма специфичны, напоминая ростки будущих особенностей взрослого поведения. “Мальчуковость и девчачество” (если так можно выразиться) — это не только этап становления “мужественности и женственности”, но и самостоятельная система самоощущения человека не исчезающая в последующем. К этой мысли приходили неоднократно многие исследователи и деятели культуры, находя в себе следы “детскости” которая как ничто другое помогает решать взрослые проблемы. Речь идет не только о сохранении проявлений “свежести” детских эмоций и переживаний, но и об определенных смысловых моделях субъективности (“стадия зеркала” по Лакану, становления языковых форм и гибких связей между означающим и означаемым и др.). Наиболее интересной представляется концепция “жизни из себя” (формула М. Бахтина) как стремления ребенка находится в центре события, быть его смысловым средоточием, а не избегать этой позиции, что свойственно часто взрослому человеку, адаптирующемуся к среде. Свой интерес как основной двигатель активности и оберегание своего внутреннего мира “детской тайны” от мира взрослых составляет один из существенных компонентов освоения ребенком сферы Эроса как в себе, так и в окружающей среде. При этом создается типичная пороговая ситуация, “пограничная зона”, которая определяется в англоязычной литературе как “case study”, биоконцептография, основанная на особом языке, несводимом ни к понятийному ряду, ни к обыденному словоупотреблению. Поло — гендерные закономерности развития детства, по-видимому, нуждаются именно в таком подходе, который позволяет максимально адекватно передать сущность явления. Если вспомнить один из тезисов Карла Роджерса, основоположника гуманистической психологии, сутью которого является утверждение о том, что наиболее личностное может иметь наиболее всеобщий характер, то становится очевидной важность такого подхода к исследуемому феномену.

XX век в этом смысле прошел под сенью борьбы тезисов З. Фрейда о примате “анатомии” в судьбе и С. Де-Бовуар о необходимости не только родиться, но и стать женщиной. Спор о том, что первично — половые органы и их функции или их социокультурный, гендерный смысл (или бессмыслица?) по — видимому в такой постановке вообще не имеет удовлетворительного решения. Даже на уровне обыденного сознания, т. н. “здравого смысла” очевидно, что человеческая сексуальная анатомия функционирует не только и не столько по генетически заданной программе поведения, но, в основном, по культуральным гендерным моделям, требующим длительного периода научения. Объем этого научения варьирует от абсолютно пуританских, бесполых установок до “эротического рая” на островах Тихого океана, что зависит от тех или иных мировоззренческих парадигм. Чему и как учить детей и надо — ли это делать вообще — вопрос, который всегда вызывал бурю страстей в обществе и полярные оценки. Конец XX и начало XXI века подлили масла в огонь ввиду роста таких феноменов как искусственное оплодотворение (исключающее сам сексуальный акт), суррогатная беременность, однополые браки и союзы, бисексуальное поведение, смена пола и т. п. Приход “новой” сексуальной эры чреват серьезными конфликтами в жизни миллионов людей и это относится не только к западной цивилизации, где эти феномены имеют значительный удельный вес. Кроме того, усилиями таких теоретиков как Элен Сиксу, Люси Иригарэй, Гейл Рубин, Ив Кософски Седжвик и других женщина была “реабилитирована” как сверхполноценное сексуальное существо, обнимающее весь мир, дающее феномен прорыва в неизвестные сферы. Элен Сиксу, обосновавшая сущность женского сексуального наслаждения “јouissance” прямо связывает его с творчеством, ибо “не может быть никакого изобретения других Я, никакой поэзии, никакого вымысла без творческой кристаллизации во мне моих ультрасубьективностей, определенной гомосексуальностью т. е. (игрой бисексуальности)40. Реабилитирована не только женщина, но и девочка, ибо Фрейд, мысля по аналогии, а не по гомологии не знал и не мог знать “тело маленькой девочки, его складки и тайные удовольствия, которые оно ей доставляет41. Один половой орган у мальчика не идет ни в какое сравнение с телом девочки, где сексуально в сущности все или почти все, где становление напоминает Тело Без Органов (Делез и Гваттари).

Различия в психосексуальной ориентации и в усвоении половой роли мальчиками и девочками имеют место практически повсеместно, приобретая лишь ту или иную степень цивилизационной специфики. Мужественность для мальчика — это то, что во — первых противостоит женственности, как некоей ущербности, во — вторых, то, что требует определенного уровня выделения себя из среды и постоянного позиционирования. Идентификация девочки более естественна, особенно если мать играет ведущую роль в семье, причем она носит выраженный личностный, а не ролевой характер. Это во многом объясняет определенные трудности половой социализации мальчиков, растущих без отца или видящих его эпизодически. Нэнси Чодороу подчеркивает, что значение имеет “та степень, с которой ребенок любого пола может иметь личные отношения с объектом идентификации”42. Важность именно личностных, а не ролевых связей является достаточно общим местом в рассуждениях на эту тему, хотя здесь заключен определенный парадокс, связанный именно с высокой степенью неопределенности личностных качеств в препубертате, которые компенсируются ролевыми началами. Разумеется, и выбор роли (скажем, к примеру, в феномене детских сексуальных игр и их коррелятов) обусловлен становящимися личностными качествами, особенно волевыми. С другой стороны, избранная роль даже ситуативно влияет на последующее развитие личности, иногда действуя по механизму импринтинга. Об этом свидетельствуют многочисленные примеры воспоминаний взрослых людей о значимости ранних сексуальных эпизодов, имевших, как правило, амбивалентный характер, но в любом случае со свойствами психологической “занозы” на долгие годы.

В сексологической литературе, как научной, так и паранаучной, есть немало образцов классификации и типизирования психосексуального развития мужчин и женщин. Общим знаменателем часто выступает своеобразная “конечная” цель секса — обеспечить себе максимальный успех и выигрыш в парном взаимодействии, подчинить или подчинится в садомазохистском варианте, но, главное, умножить свой “сексуальный капитал”. Главная опасность — оказаться либо невостребованным, либо в убытке, недополучив полагающееся количество оргазмов и уступив сопернику(це). Детство в этом смысле понимается как этап, который надо умело использовать для подготовки к этим “торгам” с целью придания “товарного вида” своим естественным прелестям. Разумеется, это, прежде всего, относится к девочке, которую учат быть красивой и соблазнительной ради будущего жизненного успеха. Наиболее популярен имидж “охотницы”, которая, пройдя “школу” становления стервой, воплотит современный идеал женщины, горячо популяризируемый в многочисленных глянцевых изданиях и СМИ. Образ “женщины — ребенка” эпохи Мэрилин Монро постепенно отошел на второй план, уступив место бесчисленным модификациям “женщины — вамп”, беспощадной, готовой ко всему вплоть до убийства.

В этой связи, проблема классификации психосексуального развития ребенка особенно в полоролевых его особенностях становится весьма непростой. Если детство понимать как предысторию подлинной, т. е. взрослой жизни, то нужно в нем искать ростки будущих социосексуальных типов мужчин и женщин. Если же детство имеет характер определенной целостности, несводимой в полной мере к будущему, то нужно находить его собственные типизирующие признаки, относительно автономные, и в то же время, имеющие потенциал дальнейшего роста. Эта, если угодно, сингулярность детства определяет важность психобиографического метода, о чем уже шла речь и необходимость нестандартных подходов к пониманию этого феномена. Исследуя пато — логию русского ума Ф. Гиренок обратил внимание на то, что “структурами обратимости в человеке создается и воспроизводится что — то детское, то есть когда я вижу в мире обратимость, я ребенок”43. Феномен “обратимости” психосексуальных моделей развития ребенка вытекает из их нежесткой фиксации, “свободного плавания” в океане Эроса, дающего возможность максимально широкого выбора. В неустойчивости системы становления сексуальных характеристик кроется ее потенциальная сила и способность к адаптации в случае экстремальных воздействий, особенно в случае насилия или грубого вторжения родителей или других взрослых в интимный мир ребенка. Эта точка зрения получила подтверждение сравнительно недавно при прослеживании в длительной перспективе судеб людей, перенесших в детстве сексуальное насилие. Идея об особой жизнестойкости мягкого, слабого, неустоявшегося принадлежит к числу древнейших, особенно в китайской философии, отражая, видимо, общеэволюционные закономерности. В этом же ключе можно трактовать и многочисленные мифологемы как восточной, так и западной мысли о чудесном спасении ребенка (в основном мальчика), его тайном росте и созревании, скрытом от мира, дабы быть затем явленным во всей славе. Этот особый “секретный” мир ребенка является предметом пристального интереса детской психологии, ибо в нем заключены многие загадки и тайны психики взрослого.