Неизвестно, до чего еще додумался бы Хойт, но его размышления были прерваны самым бесцеремонным образом. Из галереи в библиотеку вошел парень по имени Хедлок Миллз — для своих просто Хеди, что было уменьшительным от Хедлок.[7] Церемонно поклонившись, он, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, сообщил:

— Хойт, одна дама, я бы сказал — очаровательная молодая леди — желает видеть вас.

Хойт поднялся с кресла, водрузил пустую пивную банку на ореховый стеллаж и, поддерживая игру, сказал:

— Прошу прощения, господа, долг гостеприимства обязывает меня покинуть вас, — после чего вышел из комнаты. Впрочем, несколько секунд спустя он вновь появился на пороге, ведя за собой хорошенькую невысокую брюнетку в топике, больше похожем на лошадиный недоуздок, шортах и шлепанцах.

Обернувшись к девушке и положив руку ей на плечо, Хойт проговорил:

— Пожалуйста, поздоровайся с моими друзьями… и вы, ребята… ну, типа того… познакомьтесь.

Девушка шагнула вперед и, помахав ручкой, сказала: «Привет!» Улыбка делала ее еще симпатичней.

Ребята ответили улыбками — очень любезными, как и подобает истинным джентльменам, в гостиной на несколько голосов прозвучало «Привет!» и даже «Добро пожаловать!» — лично от качка Джулиана. После этого Хойт сказал:

— Ну пока, ребята, увидимся. — Не снимая руки с плеча девушки, он развернул подружку и направился вместе с ней в сторону лестницы.

Некоторое время оставшиеся в гостиной парни многозначительно переглядывались. Потом Бу нарушил молчание; негромко, едва перекрывая голос комментатора «Спорт-Центра», он заметил:

— Это она. Ну, та самая девчонка, которая была у Хойта вчера ночью. Нет, ну ни хрена себе! Знаете что? Он ведь до сих пор понятия не имеет, как эту козу зовут!

Шарлотта переводила взгляд с преподавателя, доктора Левина, на окна, оттуда на потолок, снова на окна и обратно на доктора Левина. Шла уже вторая неделя занятий, а загадки и противоречия жизни в Дьюпонте продолжали сыпаться на нее непрерывным потоком. Шарлотта уже смирилась с неизбежностью постоянных открытий и потрясений. Она поняла, что там, за высокой стеной Голубых гор, она жила, как куколка в коконе — совершенно иначе, чем живет большинство ее сверстников. Горный хребет стеной закрывал ее от сложностей и… странностей жизни в большом мире. Очень многое, происходившее здесь, в университете, Шарлотта продолжала воспринимать с большим удивлением и настороженностью.

Аудитория представляла собой просторную угловую комнату с двумя высокими окнами в готическом стиле и с витражными стеклами. Витражи были дробными, фрагментарными, на их площади уместилось огромное количество изображений каких-то святых, рыцарей и прочих персонажей, в которых можно было узнать героев старинных книг. Спроси ее кто-нибудь об этом, и Шарлотта сказала бы, что вон те двое сошли со страниц «Кентерберийских рассказов», а вот этот рыцарь… там наверху… больше всего похож на Дон Кихота верхом на верном Росинанте… Несмотря на всю роскошь окон, потолок привлекал, пожалуй, еще больше внимания. Он находился ужасно высоко над головами студентов и преподавателей. Шарлотта даже и представить себе раньше не могла, что подобное возможно в аудитории. Поверхность потолка в пяти или шести местах разделялась темными деревянными арками. В тех местах, где торцы балок упирались в стену, находились капители слегка выдававшихся из стен полуколонн. Они представляли собой вырезанные из дерева маски — довольно потешные физиономии, с преувеличенным усердием косившиеся на раскрытые деревянные книги, помещенные по воле фантазии резчика прямо у них под подбородками.

Такая роскошь резко контрастировала с обликом ведущего занятия доктора Левина. На прошлой неделе, впервые придя в класс, доктор Левин был облачен во фланелевую рубашку и простые брюки — ничего особенного, рубашка как рубашка, даже с длинными рукавами, и брюки как брюки — нормальной длины. Сегодня же утром он вырядился в рубашку с коротким рукавом, с точки зрения Шарлотты, чрезмерно выставлявшую напоказ его тощие волосатые руки, а также в джинсовые шорты, демонстрировавшие значительную часть еще более волосатых и к тому же заметно кривоватых ног. В общем, преподаватель выглядел как семилетний мальчик, который по мановению волшебной палочки внезапно стал взрослым и даже старым; по ходу этого превращения он вытянулся в длину, голова его облысела, зато все остальные части тела изрядно обросли даже не волосами, а чем-то вроде негустой шерсти. И вот теперь этот семилетний старичок, водрузив себе на нос очки с толстыми, как два кубика льда, стеклами, обращался к слушавшим его как минимум трем десяткам студентов Дьюпонтского университета.

Этот курс лекций назывался — естественно — «Современный французский роман: от Флобера до Уэльбека». В прошлый раз после вводной лекции доктор Левин объявил, что следующее занятие будет посвящено «Мадам Бовари» Флобера. И вот сегодня трансформированный семилетний старичок адресовался к аудитории, а Шарлотте происходящее казалось все более странным и непонятным.

Доктор Левин уткнулся носом в книгу в мягкой обложке, отчего сразу стал похож на те деревянные маски, что косились на страницы деревянных книг, исполняя при этом главное возложенное на них задание: служить подпорками балкам, поддерживающим потолок. Впрочем, в отличие от деревянных уродцев, доктор Левин время от времени отрывался от книжки, водружал на переносицу уползавшие на кончик носа под весом собственной тяжести очки и обращался к студентам:

— Давайте остановимся на первых страницах «Мадам Бовари». Вспомните вот эту сцену: мы оказываемся в школе для мальчиков… В первой же фразе говорится следующее. — На этот раз доктор Левин поднял очки на лоб, а книгу к подбородку, уткнувшись в нее близорукими глазами: — «Мы готовили уроки, когда в класс вошел директор, а за ним новый мальчик, еще не одетый в форму; школьный привратник с трудом втащил в дверь парту для новенького». И так далее и тому подобное… м-м-м… м-м-м… так, так… — Он по-прежнему держал книгу у самого лица — Вот: «В углу, почти скрытый от наших взглядов дверью, стоял деревенского вида мальчик лет пятнадцати, выше нас ростом…»

Опустив наконец книгу, доктор Левин в очередной раз вернул очки на переносицу, оглядел аудиторию и сказал:

— Надеюсь, вы заметили, что Флобер начинает книгу со слов «мы готовили уроки» и «выше нас ростом», представляя таким образом одноклассников Шарля Бовари неким коллективом и предлагая нам ознакомиться с общим мнением, сложившимся о новом ученике. Надеюсь, ваше внимание привлек тот факт, что в дальнейшем писатель не прибегает к повествованию от первого лица множественного числа, более того, через несколько страниц мы распрощаемся с одноклассниками Шарля, и ни один из этих мальчиков больше не появится на страницах книги. Может мне кто-нибудь сказать, с какой целью Флобер использует этот прием?

Доктор Левин внимательно оглядел аудиторию через свои бинокулярные очки. Молчание. Судя по всему, этот вопрос поставил всех в тупик, что немало удивило Шарлотту, для которой ответ был очевиден. Но поразило ее другое: доктор Левин зачитывал им фрагменты из классического французского романа по-английски — и это при том, что его курс был обозначен как лекции продвинутого уровня по французской литературе. Благодаря высокому баллу, полученному на выпускном экзамене по французскому языку, Шарлотта могла пропустить курс базового уровня и начать занятия в той группе, где большинство составляли старшекурсники, — и им он читал по-английски.

Шарлотта сидела во втором ряду. Она уже подняла было руку, чтобы ответить на вопрос, но в последний момент застеснялась: как-никак, она здесь новенькая, и к тому же за версту видно, что она первокурсница. Кто знает, не посчитают ли ее выскочкой. Наконец после долгой паузы одна из девушек, сидевшая в том же ряду правее Шарлотты, подняла руку.

— Это, наверное, для того, чтобы читатель ощутил себя одним из одноклассников Шарля? Ну, в том смысле, что учится с ним вместе. Вот здесь говорится, — девушка уткнулась в книгу и стала водить указательным пальцем по странице, — говорится: «Мы сели за парты, и урок начался». Он снова говорит здесь «мы». — Высказав это смелое предположение, студентка с надеждой посмотрела на преподавателя.