Когда правую руку Аласдэра вывернули и завели за спину между лопаток, с губ младшего вампира слетело ругательство. Рука выскользнула из сустава и теперь беспомощно болталась сбоку. Затем невидимые щупальца железной хваткой обернулись вокруг его позвоночника и выгнули грудную клетку причудливой дугой так, что верхняя часть тела наклонилась вперёд. Следующими на очереди были пальто и рубашка — разорванные, они свободно упали на пол с его теперь уже беспомощного тела и обнажили торс под сумасшедшими взглядами окружающих.

У всех просыпались жажда и страсть убийства, или же похотливое желание. Температура в зале мгновенно поднялась, и безразличие сменилось лихорадочным возбуждением. На долю секунды Аласдэр задумался, что же выберет Василиос, и вдруг почувствовал, как к его груди прикоснулись кончики ногтей и спустились от рёбер вниз к поясу брюк.

— Помни, Аласдэр. Хотя ты и нужен мне живым, я всё ещё могу тебя сломать.

Слова были хорошо продуманы. Они давали понять остальным, кто здесь кукла, а кто — кукловод. А ещё было совершенно ясно — и Аласдэр это точно знал, — что слова были сказаны ещё для того, чтобы потешить извращённую натуру Василиоса. Он наслаждался разыгрываемым перед советом представлением, показывал, кем являлся. Как доказательство, в сознание Аласдэра скоро проникла следующая мысль:

«Если ты осмелишься противиться тому, что собираюсь с тобой сделать, я позволю этим животным кормиться тобой, пока ты не ослабнешь настолько, что будешь восстанавливаться целый год. А они тебя сильно хотят. Только посмотри на них».

Из всех возможных угроз эта была самой действенной.

Аласдэра хорошо знали благодаря трём вещам.

Первая: он никогда не утолял свою жажду при помощи представителей своего рода. Дерись и трахайся с умом.

Вторая: он всегда был очень разборчив, когда речь шла о том, кого кормить и от кого восстанавливаться.

И третья: он умел себя контролировать.

И, конечно же, его господин прекрасно знал об этих трёх правилах.

Рубцы, покрывавшие теперь весь торс Аласдэра, из-за жидкого серебра, в которое окунули ногти, начали гноиться, вызывая жгучую боль, будто вены прижигали раскалённой кочергой.

Аласдэр не смог сдержать мучительный, вырвавшийся из груди рык, когда те же ногти коснулись пуговицы на его брюках. Младший вампир по-прежнему не сводил глаз со злобного существа, которое контролировало каждое мгновение этой недвусмысленной демонстрации власти. И увидел, как во взгляде Василиоса вспыхнуло дикое, необузданное желание.

И прежде чем Аласдэр сумел задуматься о возможных последствиях, на него с ослепительной силой обрушились воспоминания, от которых он даже сквозь боль задрожал от желания...

Древние Афины. 47 г. до н. э.

Петляя между колон опустевших купален, Аласдэр знал, что за ним следят. Он скользнул в отбрасываемую лунным светом тень и стал ждать — Аласдэр поймал себя на том, что ему нравилось быть преследуемым.

Купальни были его любимым местом. Он приходил сюда, когда хотел, чтобы его увидели, услышали или поучаствовать в плотских утехах. Этой глубокой ночью Аласдэра привела сюда третья причина, как, вероятно, и наблюдавшего за ним несколько дней мужчину.

Аласдэр прижался спиной к стоявшей позади колонне и почувствовал, как под тяжёлой шерстяной тканью тоги твердел член. Уже долгое время он не ощущал такого волнения от предстоящего свидания. Обычно он был слишком занят тем, что оберегал свою спину от нежданного удара кинжалом, и не мог наслаждаться встречами в купальнях, которые обязательно заканчивались сексом. Но после праздничного пира, где впервые увидел того восхитительного мужчину, прошло два дня. И с тех пор Аласдэр не мог думать ни о чём другом.

Аласдэр видел мужчину только мельком и даже не был уверен в реальности увиденного. Он был божественным. Неземным. Появился и так же быстро исчез.

С той же секунды Аласдэр начал ощущать его присутствие, как свою тень, мог чувствовать, когда тот был поблизости. И после захода солнца, когда наступило время тёмных желаний, Аласдэр страстно захотел, чтобы тот мужчина к нему прикоснулся; мечтал встретиться лицом к лицу с тем, кто был в ответе за разгоревшийся внутри сексуальный огонь.

— Аласдэр...

В тишине послышался чарующий голос и, дойдя до сознания Аласдэра, заставил сердце гулко забиться. Казалось, что слово прошептали прямо у него над ухом.

— Не стоило выходить одному в ночи, omorfo mou agóri.

Лёгкий ветерок взъерошил длинные волосы, и, потрепав материал одежды, закрутил его вокруг икр. Аласдэр облизнул губы. Живя в этом мире уже тридцать первый год, мужчина не помнил, чтобы в ожидании встречи испытывал настолько сильное предвкушение. И пока незнакомец, это существо или ночной ангел продолжал его дразнить, возбуждение Аласдэра только усиливалось.

— Когда садится солнце, и на прогулку выходит луна, многое может случиться... — колдовской голос умолк. Осознав наступившую тишину, Аласдэр загрустил, но вдруг почувствовал, что его набухший член восхитительно сладко сжали.

С губ сорвался сдавленный стон, Аласдэр прижался головой к колонне и оглянулся по сторонам. Вокруг было пусто. Рядом тоже никого не было. Но он чувствовал — «О боги! Да-а…» — он чувствовал пальцы, скользившие по всей налившейся силой длине его плоти, а потом голос... Он вернулся.

— Я могу тебе дать то, о чём ты даже не осмеливаешься мечтать.

Аласдэр потянулся к члену, желая облегчить пульсировавшую между ног боль, но понял, что его руки были обездвижены и прижаты к бокам. Он был в плену какой-то непреодолимой и невидимой силы.

— Ti mou kanis? (прим. пер.: с греческого «Что вы со мной делаете?»)

— Отпусти всё и наслаждайся. Отдайся мне, — сладко упрашивал голос.

Аласдэр больше не хотел ничего делать. Сейчас было не важно, что это была за магия, потому что она продолжала доставлять не испытываемое ранее удовольствие.

— Я ждал тебя, Аласдэр Кириакос, сын Лапидоса. Ise poli omorfos (прим. пер.: с греческого «Какой ты красивый»). Единственного, достойного моего внимания.

Дыхание Аласдэра с каждым словом и движением по его плоти ускорялось, и он хотел, нет, он жаждал увидеть.

— Покажись, — измученно застонав, потребовал Аласдэр.

В голове послышался распутный смех, усиленный раскатистым эхом. Аласдэр мог поклясться, что этот смех был подобен голосу сирены, зазывавшей на острые пики скалы.

— Ты в этом уверен?

— Да, — судорожно дыша, ответил он. Ещё никогда в жизни он не был настолько уверен. И когда быстрые поглаживания его плоти между ног сменились на медленный тянущий захват, веки Аласдэра, затрепетав, опустились. — Я желаю, чтобы ты появился.

— Аласдэр, пойми, стоит тебе меня увидеть, и ты уже не сможешь забыть. Твоя плоть и кровь станут моими. Твоя жизнь будет связана с моей, — объяснил ангел.

В тот момент Аласдэр был готов отдать что угодно, лишь бы ещё раз взглянуть на чудесное виденное так недолго создание.

— Я понимаю. И хочу этого больше всего на свете.

Руки всё ещё были обездвижены, пока его член восхитительно ласкали. Тёплый язык лизнул ухо, и мелодичный голос предложил:

— Тогда открой глаза.

Аласдэра грубо вырвали из воспоминаний и вернули обратно в мучительную реальность. Член уже предательски налился, и губы Василиоса дёрнулись. Он прекрасно знал о подобной реакции Аласдэра и ждал её.

Между Аласдэром и Василиосом не было ничего нового. Так было всегда с момента их первой встречи, когда их пути пересеклись, и Аласдэру была предложена вечная жизнь. Взамен от него потребовали только одного — вечной преданности.

Но кое-что новое всё же было: заявление Василиоса об интимной стороне их связи. Слухи об этом ходили столетиями, но никогда не находили подтверждения. Теперь из-за испытанного Василиосом унижения правда выплыла наружу. Поэтому старейшина и устроил это представление.

«Я почувствовал, что сегодня ночью ты был в купальнях, но потом это чувство исчезло. Поэтому подумал, что тебе нужно напомнить. Забыл, что я почувствую, если ты туда вернёшься? Ты — моя собственность, Аласдэр. Я сделал тебя таким именно там. Ты принадлежишь мне, agóri».

Во впечатанных в сознание собственнических словах Аласдэр почувствовал силу. Что никак не соответствовало бархатистому тону, который для спутанных эмоций, сотрясавших тело раз за разом, был целительным бальзамом. А затем Аласдэра заставили подчиниться способом, который к нему никогда не применяли.

— Диомед, прошу, — громко обратился Василиос к сидевшему справа старейшине, господину Айседоры. Итон, господин Таноса, спокойно сидел слева. — Расскажи Аласдэру, в чём его вина. Я слишком взвинчен, чтобы и дальше с ним разбираться.

Среди присутствующих послышалось хихиканье, и Василиос взорвался:

— Довольно!

Не бросив даже взгляда в сторону тех, кто отважился радоваться его немилости, Аласдэр увидел, как его господин разъярённо зарычал — прекрасное лицо исказилось — и показал клыки.

Воздух практически завибрировал от давившего напряжения, а потом... это случилось. ...Одно, два, нет, три сердца вылетели из грудных клеток со смачным, отразившимся эхом от всех стен чпоком. А затем послышался глухой звук свалившихся на пол мёртвых тел.

— Кто-нибудь ещё считает моё недовольство забавным? Если так, покажитесь, чтобы мы могли продолжить.

В зале воцарилась мёртвая тишина.

— Прости, Диомед. Пожалуйста, приступай.

Василиос вернулся на своё место, его глазам вернулся обычный цвет, и гудевшее в теле Аласдэра желание исчезло. Осталась только обжигавшая боль.

Сильнее всего старейшину можно было оскорбить неподчинением его приказу — это считалось серьёзным нарушением, заслуживавшим самого сурового наказания. И не важно, какое решение будет принято. Аласдэр был уверен: он наверняка пожалеет, что вообще появился на свет.