Тетя Таня тоже поднялась.

«Значит, деньгами ее не купишь. Курт ее тоже не взволновал. Будем пробовать другую приманку», – подумала она и, чуть-чуть успокаиваясь, сказала:

– Как хочешь, девочка! Я так полюбила тебя за эти дни. Совсем забыла о своем одиночестве. Вот и посмела мечтать об этом. Как хочешь! Но на каникулы ты ведь будешь приезжать ко мне? Будешь, не правда ли?

Она жалобно взглянула на племянницу. Нонне опять стало жаль ее.

– Постараюсь, тетя Таня. – И добавила твердо: – Только больше не просите меня остаться. Обещаете?

На другой день вечером в салоне тети Тани собралось небольшое общество: Курт, возвратившийся «из Австрии», Нонна и только что прибывший из Парижа мосье Жорж Мортье, которого тетя Таня представила Нонне как выдающегося режиссера и киносценариста.

Расположились на втором этаже в небольшой комнате рядом с кабинетом тети Тани. На первом этаже был книжный магазин. На ужин к традиционной пшенной каше и салату был добавлен картофель, сваренный в мундире. На столе стояли зажженные свечи.

Нонна поняла, что сейчас речь пойдет о кинокартине «Марфа Миронова», о которой говорил Курт. Конечно же, Курт ездил именно в Париж, а не в Австрию и вот привез режиссера для встречи с нею – внучкой Марфы Мироновой.

«Видимо, в самом деле Курт серьезно влюбился в меня», – подумала Нонна и приласкала его благодарным взглядом. Он ответил возбужденной улыбкой, легким прикосновением локтя и каким-то тихо сказанным немецким словом.

Режиссер был человеком восторженным. Он выражал бурную радость по поводу того, что Марфа Миронова еще жива. В Париже ее считали умершей лет тридцать назад. Значит, можно будет связаться с ней, получить ценный материал, даже показать ее на экране, на мгновение, но крупным планом. Это будет сенсацией. А внучка Мироновой, играющая роль своей бабушки, – это уже просто событие!

За фильм режиссеру была предложена крупная сумма и обещана «пресса» не только во Франции, но и в Западной Германии.

Картины Жоржа Мортье особенного успеха никогда не имели. Так было всю жизнь… А теперь ему уже перевалило за семьдесят. Густая грива волос стала редкой и совершенно седой, щеки запали. Сильная и бесстрастная рука времени словно бы сжала его лицо – и оно стало маленьким и морщинистым. Только и красят его роскошные белые зубы, но все же видят, что они не натуральные. Да еще голос оставался властным и сильным. Непонятно даже, как жил этот голос в таком небольшом, сухоньком теле.

Режиссер придирчивым профессиональным взглядом рассматривал Нонну, даже нарочно уронил на пол платок, чтобы под столом получше разглядеть ее ноги.

Он сразу понял, что на роль Марфы она не подходит. Изящества нет. Актриса явно характерная. Какая же из нее балерина?

Но он хорошо помнил, как Курт, вручая ему конверт с авансом, сказал:

– Прежде всего немедленно сговоритесь с внучкой об ее участии в фильме: иначе она уедет на родину!

– Но надо же еще написать сценарий, надо придумать для нее роль. Хорошо, если она потянет на Марфу Миронову, а если нет? – сказал режиссер.

– Должна потянуть!

Нонна волновалась. Щеки ее горели. Моментами она переставала понимать, что происходит вокруг нее.

Старый режиссер говорил, поблескивая роскошными зубами. Он произносил фразу своим низким красивым голосом и замолкал. Курт переводил на немецкий язык, а тетя Таня – на русский. Этот сложный разговор у всех вызывал улыбку.

Жорж Мортье объяснил Нонне, что французы были страстными поклонниками таланта Марфы Мироновой. Он сам не раз видел ее на парижской сцене. И вот решили создать картину… Никому и в голову не приходило, что Марфа еще жива. Это должно быть призванием Нонны: подарить бабушке на экране вторую жизнь!

– Думаю, что вы не откажетесь сыграть главную роль! Вы не можете отказаться… Я прошу вас немедленно выехать в Париж на кинопробы.

– Конечно… Это очень заманчиво. Но у нас в училище полагается ставить в известность художественного руководителя и ректора о ролях, которые нам предлагают в кино. Немедленно выехать в Париж без ведома моей страны я тоже не могу…

Тетя Таня многозначительно переглянулась с Куртом.

Нонна замолчала. Ответила она французу очень решительно, но в душе было смятение: отказаться от фильма… Легко ли? С кем посоветоваться? Что предпринять? Звонить? Телеграфировать? Куда и кому?

– Не можете ли вы… несколько дней подождать? – в отчаянии спросила она мосье Мортье.

– Не более трех дней, – деловито ответил он.

– Хорошо. Через три дня я вам отвечу. – Нонне показалось, что три дня – это огромный срок: она успеет все выяснить, все решить, и, успокоившись, стала расспрашивать режиссера о сценарии.

По его сбивчивым ответам в мысли ее закрались сомнения: есть ли сценарий? Если его еще нет – зачем же так срочно устраивать кинопробу?

– А если я для балерины окажусь слишком… ну, что ли, громоздкой? – спросила она с беспокойством.

– Мы и это предусмотрели, – бойко ответил француз. – У нас припасена на всякий случай еще одна роль. Очаровательная. Маши-эмигрантки!

– Эмигрантки?

– Не волнуйтесь. Это глубоко положительный образ.

Нонне очень хотелось сыграть в этом фильме: поехать в Париж, выдержать пробы. Быть может, это судьба? Та самая счастливая звезда, которую ждет каждый актер? Что же делать?

– Тетя Таня, а где находится наше посольство? – спросила она.

– В Бонне. Вернее, около Бонна. Ты хочешь поехать туда? Правильно, девочка! Там тебе помогут выехать в Париж и договорятся с твоим училищем. Они, конечно, пойдут навстречу. Ведь не каждой русской актрисе предлагают сниматься во французской картине!..

Тетя Таня тут же все разъяснила Курту. В раздумье наморщив лоб, она сказала:

– На завтра мы договорились с Карлом о Дахау. А послезавтра ты съездишь в посольство. Путь не близкий, примерно такой, как до Кёльна. Да я сама с тобой съезжу! Согласна?

– Договорились! – оживленно воскликнулаНонна.

Ей стало не только спокойно, но даже весело. Посольство поможет ей во всем. Это ясно! Она съездит в Париж на пробу. Ее возьмут сниматься. Она чувствует, что возьмут обязательно! Затем она уедет домой в Москву, к Алеше, к бабушке. Придет в училище… Всем обо всем расскажет! А потом – снова в Париж, на съемки. Это же счастье! И все это сделал Курт…

Нонна опять с благодарностью поглядела на него и протянула ему руку. Он несколько раз поцеловал ее чуть повыше драгоценной серебристой змейки.

Тетя Таня торжествовала: «Вот уж против этого девочка не устоит! А потом благодарность к Курту, может быть, переродится… в любовь. Так часто бывает…»

Курт и тетя Таня вновь пожертвовали ради Нонны своим рабочим днем. С утра все трое отправились в Дахау. По дороге заехали за Карлом.

Из окна машины Нонна с удивлением наблюдала, как спешащие на работу мюнхенцы, студенты, дети с ранцами за плечами останавливались и подолгу стояли на тротуарах перед пустой дорогой только потому, что на противоположной стороне изображение шагающего человека было красным.

– У нас бы не выдержали, побежали! – сказала Нонна.

– О! Это же немцы… Железная дисциплина, – ответила тетя Таня, поворачивая машину к улице, где находился знаменитый мюнхенский пивной бар.

Внезапно Курт схватился за руль. Нонна разобрала быстро произнесенные слова «Найн! Найн!» и залп еще каких-то фраз.

Тетя Таня стала разворачивать машину, и Нонна увидела, что здание пивного бара окружено полицией, а улица забита неспокойной толпой.

– Что там случилось? – спросила Нонна.

С таким же вопросом тетя Таня обратилась к Курту и, выслушав его, перевела Нонне:

– Пивной бар сняли неонацисты для своего собрания… Вокруг собрались противники, хотят помешать им. Ну, а полиция, как обычно, блюдет порядок…

Нонна никак не могла уяснить, что из себя представляют различные партии ФРГ, но понимала, что неонацисты – самая агрессивная, самая страшная партия, идущая по стопам фашистов. Она помнила, как однажды Курт сказал: «Если правительство даст возможность неонацистам укрепиться – они повернут ФРГ к гитлеровскому режиму».