— Мы же договорились, Саша, берем только отдельные факты и вертим их со всех сторон, не связывая воедино. Пока...

  Веселое дело! Я даже не заметил, что говорю вслух, а Меркулов при этом послушно стоит около меня, восседающего в начальственном кресле.

  — Но мне кажется, что наличие «Фауста» в моем деле и в деле Гречанника не случайно, — все-таки говорю я, — нам надо попросить Жозефа и этого комитетчика, Балакирева, помочь нам в оперативной разработке военнослужащих. У лубянцев больше возможностей для того, чтобы пощупать подходы к военным, выяснить их причастность к этим двум убийствам. Согласитесь, что я прав.

  — Если ты хочешь, чтобы комитетчики у тебя отобрали дело, тогда ты прав... И не смотри на меня так остервенело, надо же предметно думать о будущем. Да, да, именно предметно, и нечего иронически вздыхать. Мы не поедем к товарищам лубянцам. Мы поедем к «боярам».

  «Боярами» у нас величали Главную военную прокуратуру: во-первых, она размещалась в старинном боярском особняке на улице Кирова, бывшей Мясницкой, во-вторых, военные прокуроры и следователи фактически подчинены другому ведомству—военному — и в сравнении в нами, штатскими, явно выигрывают в зарплате и всяческих льготах. Военная прокуратура сильна еще тем, что имеет определенную власть над КГБ: в случае провинности сотрудника госбезопасности его дело попадает на стол военного прокурора...

  — И будем считать это, — продолжал Меркулов, —началом операции под кодовым названием... -«Фауст».

— Ты что, Костя, издеваешься?

  — А чем плохое название? Название миленькое, как в детективном романе. Тем более что, кроме нас с тобой, кроме Турецкого и Меркулова, оно, как и сама операция, никому не должно быть известно.

  Он подошел к зеркалу, прихорошился, подмигнул самому себе и, обернувшись, пропел:

Брось сердиться, Саша, Ласково взгляни! Жизнь прекрасна наша В солнечные дни!

Я засмеялся:

  — Ну, ты пока пой, а я состряпаю Грязнову задание.

  — Только быстро, Саша, нам надо успеть до обеда. Ты дай Клаве напечатать, она попросит подписать, скажем, Гречанника и отправить в МУР.

  Я уже строчил Грязнову ориентировку — определить местонахождения Морозова, рядовых Халилова и Смирнова и через пятнадцать минут доложил Меркулову о готовности.

— Заводить мотор, Константин Дмитриевич?

  — Заводить, Александр Борисович! — И когда я был уже в дверях, он окликнул меня: — Саша. Нам нужна особая осторожность. И конспирация.

  Честно говоря, я так и не понял, шутил он или говорил серьезно.

  Мы с Меркуловым сидели одни в громадной приемной военного прокурора. Вообще -то мне эта аудиенция нужна, как рыбке зонтик. Сиди и жди милостыни от главного боярина — все военнослужащие и работники оборонных предприятий охвачены юриспруденцией военной прокуратуры. По моим подсчетам, это около пятнадцати миллионов человек. Моя бы воля — я бы сейчас махнул в Шереметьево, на самолет — и в Афганистан. А там бы разобрался что к чему. Но без высочайшего повеления нельзя, заграница все-таки.

  —   Костя, как ты думаешь, сколько сейчас наших в Афганистане? Я имею в виду этот... «ограниченный контингент».

Меркулов посмотрел на меня и рассмеялся:

  — Я тебе не рекомендую употреблять это словосочетание вслух с таким явным отвращением.

  — Так ведь это бред какой-то! Чем он ограничен, этот контингент? Я каждый раз, когда вижу эту муру в газете, то чувствую, как меня хотят убедить: вообще-то афганцы это заслуживают, чтобы мы на них пять миллионов напустили, а мы — нет, мы очень ограниченно отправляем на тот свет ваших и наших...

  — Именно так и обстоит дело, Саша. Именно так... да, так вот я думаю, что наших в Афганистане постоянно воюет что-то порядка двухсот тысяч. А поскольку части меняются, то сквозь мясорубку уже прошло более миллиона. И погибло не менее двадцати тысяч наших солдат. Но поскольку это, так сказать, непроверенные данные, прошу их не разглашать...

  При этих словах Меркулов задумчиво рассматривает хрустальную люстру под лепным потолком…

  Генерал - полковник Артем Григорьевич Горный выглядел не лучшим образом, желтое отечное лицо, чернота вокруг глаз. Рядом на маленьком столике — бутылки с водой, коробки и пузырьки с лекарствами.

  — Какими судьбами, дорогой? — Горный тяжело поднялся из-за стола и пошел нам навстречу.

  Это был меркуловский сюрприз номер один, он был хорошо знаком с главным военным прокурором.

  —   Прошу садиться, молодые люди, но только не курите, не переношу табачного дыма... Что-то с легкими.

Меркулов представил меня и приступил к существу дела. Горный слушал его внимательно, хотя то и дело прыскал себе в горло пульверизатором и глотал минеральную воду.

  — Ну, что ж, Константин Дмитриевич,— тяжело задышал Горный,— как говорится, услуга за услугу.

  Он нажал кнопку вызова. На пороге вырос адъютант.

— Бунина ко мне.

  Через минуту в кабинет вошел белобрысый амбал метров двух ростом, улыбка до ушей.

  — Майор юстиции Иван Алексеевич Бунин, полный тезка знаменитого русского писателя. С сегодняшнего дня поступаешь в распоряжение прокурора Москвы. Ты у нас только из отпуска, так что делами еще не зарос. Отдаю тебя пока на две недели, а там видно будет. Все ясно, Иван Алексеевич?

  Полный тезка знаменитости неожиданно просипел то ли простуженным, то ли сорванным голосом (а может, он у него был такой с рождения):

— Так точно, товарищ генерал-полковник!

  — Так что желаю удачи. Все свободны, — заключил аудиенцию главный военный прокурор, и мы вышли в коридор.

  — Товарищ Бунин, я оставляю вам своего следователя, а мне разрешите откланяться,— сказал Меркулов и вправду поклонился. Но у меня было подозрение, что полный тезка ему не очень понравился.

  Я подождал, пока Меркулов отдалился на приличное расстояние, и тогда крикнул вдогонку:

— Константин Дмитриевич, одну минуту! Я догнал его почти у выхода.

  — Зачем он нам этого майора подсунул? В надзиратели, что ли?

  — Не беспокойся. Иначе мы не сможем проникнуть ни в одну военную организацию. Горный мне гадости не сделает.

  — Ты так уверен? Потому что ты ему оказал какую-то услугу?

— Это не имеет значения...

  Бунин мне делал нетерпеливые призывные знаки. Тоже мне энтузиаст нашелся на мою голову...

— А все-таки?

  — Я прекратил дело в отношении его брата. Тот напился и буянил на стадионе, а потом в отделении милиции. Они его там сапогами по голове били, а он их фашистами обозвал... Порядочный человек, между прочим...

  — Слушай, Саша, а квартира у тебя есть? — задушевно просипел Бунин, как только мы остались одни в его кабинете.

— Есть... А что?

— Отдельная?

— Отдельная, однокомнатная...

  — Дай, пожалуйста, ключ. Мне одну чувиху трахнуть надо.

Я опешил, но вслух вежливо сказал: — Какой разговор, Иван Алексеевич! Как-нибудь выручу!

— Да что «как-нибудь»! Сейчас! Она меня уже ждет у «Детского мира». Через два часа верну. А ты пока посиди у меня. — Он открыл шкаф и достал оттуда несколько номеров каких-то порножурналов. — Вот, развлекись... Завтра, понимаешь, будет поздно, она с мужем в часть возвращается. — Пока ее мужик по делам бегает, мы и управимся... Он очень суетился вокруг меня, видя, что я не испытываю большой радости от его просьбы. Я же думал, как лучше использовать ситуацию. Бунин расстегнул китель, задрал рубашку и стал яростно скрести загорелое пузо.

  — Знаешь, в последний день отпуска сжег себе на пляже живот, чешется теперь — жуть.

— А с голосом что?

  — А от холодного пива. Понимаешь, здоровый мужик, а вот горло того, слабоватое. Чуть что — и ангина. Или вот голос пропадает. Связки слабые. А я холодное пиво ужас как люблю... Ты дашь ключи или будешь мне мозги пудрить?

  — Слушай, Ваня, сидеть мне у тебя нет никакого смысла. Понял? Мне дело надо делать. Так вот, Ваня. Я тебе ключи, а ты давай звони куда надо и организуй мне запрос. Я поеду в спецназ за допуском, а ты к «Детскому миру».