— А их много? — осведомляюсь я.

— Около двухсот... Ничего себе...

— Да, конечно, все.

  Мы с Жуковым просматриваем списки. Я вижу сразу: Смирнов. На следующей странице—еще один Смирнов. И еще один. Совершенно не к месту вспоминаю детский стишок: «Много на свете Смирновых, чуть меньше, чем Ивановых»...

  — Начнем с палаты номер четыре, — говорит Жуков, — все товарищи могут быть свободны, за исключением доктора... простите, забыл вашу фамилию...

— Седдык, — еле слышно отвечает Анаит.

  В четвертой палате двое. На спинках кроватей таблички с фамилиями и кратким анамнезом на латыни. Но я и без таблички знаю, что один из них Халилов. Он делает летающие движения руками, потом, увидев нас, смеется и залезает с головой под одеяло. Анаит снимает таблички.

  — У обоих тяжелая форма. Ускользающее сознание. Амнезия.

  — Вы можете его вернуть в реальность каким-либо способом?

  — Это очень опасно. Я могу сделать инъекцию, это, как вы сказали, вернет его в реальность, но не больше, чем на пять минут.

— Я прошу вас, Анаит.

  Анаит резким движением отбрасывает одеяло и берет вялую руку Халилова. Парень никак не реагирует на укол. Но лицо его постепенно приобретает выражение — он испуган.

  — Здравствуй, Булат. Я врач. Я хочу тебе помочь. И всем вам. Ты мне должен рассказать, что произошло с Дубовым, Алексеем Дубовым. Ты помнишь его?

  — Алеша, Алеша. Я помню, помню. Он умер, умер.

  Булат Халилов плачет, тоненько, с завываниями. Жуков как тень неслышно уходит из палаты, прихватив с собой списки солдат.

— Отчего он умер, Булат?

— От ножика умер.

— Кто его зарезал этим ножиком?

— Командир.

— Как его фамилия?

— Лейтенант Ивонин его фамилия.

— Почему лейтенант это сделал, Булат?

— Алеша очень ругался. Очень сердитый был на командира.

— Почему он сердился?

Халилов опять начинает тоненько выть.

— Почему Алеша ругался с командиром, Булат?

— Алеша не хотел делать укол. Алеша не хотел, чтобы они нам делали укол.

— Кто вам делал уколы?

— Не знаю, как зовут. Плохой доктор. Говорил «смелый будешь».

— Русский доктор или афганский?

— Русский доктор, плохой.

— Кто еще видел, Булат, как командир убил Алешу?

— Сержант видел. Никто не знает, что он видел.

— Как фамилия сержанта?

  — Морозов фамилия. Он письмо писал в Москву. У Алеши девочка был. Хорошенький такой девочка. Морозов ему письмо написал. Большой драка был. Никто не видел. Я видел. Морозов видел. Сержант Морозов сказал: «Говорить не будем, Булат. Убьют нас».

  Халилов замолкает на мгновение и вдруг начинает петь по-татарски.

  — Булат, подожди, не пой. Еще с вами был Смирнов. Рядовой Смирнов.

  Выражение испуга исчезло с лица Халилова. Он опять машет руками, как будто собирается взлететь.

— Это все, Саша, — говорит Анаит.

  В руке у меня фоторобот второго убийцы, грязновская копия — моя осталась вместе с портфелем у генерала Серого. Я не успел показать фоторобот Халилову. Теперь мне нужны Смирновы.

  В палате номер два — Виталий Смирнов. На мое счастье (и на счастье остальных Смирновых в госпитале), именно он оказывается Смирновым из роты Ивонина. Но он ничего не знает об обстоятельствах смерти Алексея Дубова. То есть знает, но официальную версию. Нет, он никогда не видел человека, похожего на изображение на фотороботе. Кто делал уколы? Доктор Зинаида Павлова. Анаит подсказывает тихонько — врач Головко. Знает ли он, зачем делали уколы? Да, чтобы ничего не бояться.

  Я чувствую, что больше не могу находиться в отделении АБ, сердце разрывается от жалости к этим ребятам. Мы покидает отделение. Я захожу подряд во все палаты, где находятся «обыкновенные» раненые — показываю фоторобот. Нет, никто никогда не видел этого парня...

  — Саша, Анаит, сматываемся! — слышу я громкий шепот Жукова. — Хабиби пришел!

  — Что такое «сматываемся»? — с тревогой спрашивает Анаит.

  Жуков быстро говорит что-то на фарси, обнимает Анаит. Мы идем по длинному коридору в сторону, противоположную выходу. Жуков все время оборачивается. Мы доходим до лестницы, ведущей вниз. Жуков останавливается и несколько секунд недвижимо смотрит назад, где в конце коридора виднеется тоненькая фигурка доктора Анаит Седдык.

— Подведем мы ее под монастырь, Женя.

  — Не. Версии разработаны. Она справится. Давай, спускайся в подвал, там есть выход на боковую улицу.

  С трудом тяну на себя тяжелую стальную дверь. Жуков плотно прикрывает ее за собой и... матерится страшно. До меня не сразу доходит, что мы открыли не ту дверь. Это не подвал, это бойлерная. Мы не можем без ключа открыть дверь изнутри. Мы в ловушке.

  Кругом нас все свистит и шипит в полной темноте. Единственное, что я знаю о бойлерах, — сведения, вынесенные из лекции по противовоздушной обороне, — бойлеры имеют тенденцию взрываться.

  — У тебя есть зажигалка? — спрашивает Жуков. — Я свою в джинсах оставил.

  Я нахожу зажигалку, и мы медленно обходим душное и сырое помещение. Жара, наверное, градусов пятьдесят.

  — Должен же быть здесь вентиляционный люк, черт возьми! — орет Жуков.

Ему виднее. Он строитель.

  — Женя, дышать нечем, давай разденемся, — жалобно прошу я Жукова.

— Ага! Вот она! Видишь, решетка?

  Я ничего не вижу, кроме огонька зажигалки. И я не могу посмотреть вверх, на потолок, куда указывает Жуков, потому что у меня очень кружится голова и я с трудом сдерживаю тошноту, подкатывающую к горлу. Жуков, чертыхаясь, карабкается по узенькой металлической лестнице одного из бойлеров и кричит сверху:

  — Раздевайся, Сашок, до трусов, я нашел дырку! Сейчас выберемся.

- Я задираю голову. Жуков стоит на крышке бойлера, в руках у него огромная решетка, и я вижу небо. Маленький квадратик неба. Совсем малюсенький. И этот квадратик начинает медленно кружиться, потом все быстрее, быстрее...

  Я прихожу в себя от холодной струи, сильно бьющей в лицо.

  — Фу-у, Сашок. Ну, ты меня перепугал, старик.

Вот шланг нашел от водопровода. Газ в зажигалке кончился. Придется в темноте орудовать. Ты сиди, я сам. Держи шланг, сейчас сварганю лестницу...

Кретины, у них нет выключателей света в котельной, только снаружи...

  Слабый свет все-таки проникает в помещение из вентиляционного люка. Я стаскиваю с себя одежду и остаюсь в плавках. Вода в шланге ледяная, я обливаюсь ею с головы до ног. Жуков ловкими и быстрыми движениями связывает между собой халаты, брюки, ремни.

  — Я думаю, метров семь хватит. Ты сможешь забраться на бойлер? Я попробую вылезти через люк и спущу тебе эту штуку сверху. Привяжешь мой чемоданчик вот этой майкой, он пролезет в люк, я померил. Не забудь про чемодан, там у меня фотопленки с этим... Фаустом, в общем. Сейф начальника госпиталя большой трудности для проникновения не представил... Полей меня водой, Сашок,

  Я слежу за силуэтом Жукова в проеме люка. Кажется, что он лезет вверх вопреки физическим возможностям человека, удаляясь от меня очень медленно, так медленно, что мне кажется, он двигается на месте — локти, спина, колени... Локти,- спина, колени... Я напрягаюсь в такт его движениям, и у меня под диафрагмой возникает спазм. Я стараюсь больше не смотреть вверх, я ничем не могу Жене помочь. Я просто жду. Сижу в луже воды и жду. Наверно, целый час жду. Когда я все-таки поднимаю голову, я снова вижу далекий квадратик неба в конце пустого люка... Потом я слышу легкий свист, и на бойлер опускается «лестница». Я привязываю к ней Женькин чемоданчик и затягиваю под мышками петлю из крепкого военного ремня...

  Мы вкатились на мотоцикле во двор Жуковского дома, где в тени дувала на лавочке сидели Бунин и Грязнов, одетые и причесанные, готовые к отбытию на родину. И лица у них были очень грустные. Увидев нас, наши товарищи почему-то перестали быть грустными, и даже совсем наоборот — они стали буквально давиться от хохота.