Залитая ярким солнцем маленькая терраска на даче Меркулова, летний обед с окрошкой (к которому мы едва притронулись), стук волейбольных мячей и шум голосов с берега Малаховского пруда и многие другие непременные атрибуты загородного воскресенья—все это делало окружающий мир совершенно невыносимым, потому что в нем не было Ивана Бунина. Мы гуляли вдоль пляжа, бродили по реденькому леску, снова сидели на террасе и пили чай с клубничным вареньем, сваренным Лелей Меркуловой этим утром, и мы говорили о совершеннейших пустяках—о предполагаемой очистке пруда, о разновидностях летних опят, о дороговизне ягод, об успехах тринадцатилетней Лидочки в игре на фортепьяно и немалой заслуге в этих успехах Ирины Фроловской. Мы, не сговариваясь, не касались событий этого страшного утра до тех пор, пока на поселок Удельное не упала прохладная ночь. И мы вдвоем с Меркуловым пошли на берег пруда и сели на лавочку, еще хранящую тепло жаркого дня.

  Все кругом стихло, звездчато поблескивала водная мгла... И тогда я вернулся в тот мир, где был жив Бунин, теряющий голос от холодного пива бабник и неряха, Бунин — друг, спасший меня от смерти.

  Меркулов слушал мой рассказ молча, я временами поворачивал голову — здесь ли он — и видел его бледный профиль и вытянутые трубочкой губы, жующие травинку. Я не пропустил ни одной детали, мне не надо было напрягаться и вспоминать — «что потом?» — я как будто сидел в кино и смотрел кинофильм «Тридцать часов в Афганистане», и пересказывал его содержание Меркулову, которому не был виден экран.

  Только в одном месте моей киноповести, когда я говорил о документах, переданных Бунину военным прокурором, Меркулов меня остановил:

— Эти сведения у тебя?

— Все сгорело вместе... вместе с машиной. Но у нас еще есть фотопленки Жукова...

  Единственное, о чем я умолчал, — о свидании со Светланой Беловой, потому - что оно не имело ни малейшего отношения к этому делу...

Меркулов без всякого перехода сказал:

— В «Правде» под рубрикой «В Комитете государственной безопасности СССР» была опубликована небольшая заметка о том, что особо опасный рецидивист Геворкян Ф.А. полностью изобличен в убийстве семерых и ранении 37 москвичей, имевших несчастье ехать в том вагоне метро, в кото

рый он подложил бомбу, а также о том, что следствие закончено в сжатые сроки и дело передается в Верховный Суд СССР. Перед утверждением обвинительного заключения, как тебе известно, прокурор обязан проверить обоснованность обвинения.

Этим прокурором был я. Сомнения в обоснованности возникли у меня сразу же, как только мне стало известно, что Геворкян в день взрыва находился в Ереване. Первое, что я сделал, — допросил обвиняемого. «Единственная моя вина в том, что я оставляю сиротами двух детей, я знаю, что буду расстрелян за никогда не совершенное мною преступление», — сказал он мне и я ему поверил. Показания более ста свидетелей убеждали в невиновности Геворкяна.

  Меркулов смотрел, не моргая, в высокое ультрамариновое небо, как будто читал текст по звездам.

  —...В 1978 году, будучи студентом политехнического института, он основал Национальную объединенную партию Армении — НОПА, которая ставила своей целью добиться мирными, конституционными средствами большей самостоятельности Армении в рамках советской федерации. За что и был осужден на четыре года. Согласно большинству показаний, он был против террора, в частности — осуждал действия своих товарищей, которые подожгли стенд-портрет Ленина в центре Еревана. После отсидки Геворкян не изменил своих взглядов и пытался отказаться от советского гражданства по мотиву отрицательного отношения к советскому режиму. Учебу ему продолжить не дали, он начал работать в цирке, сначала рабочим, потом стал участником аттракциона жонглеров... Что-то сыро, Саша. Не возражаешь — пойдем в дом. Да и женщины у нас одни. У меня кстати, есть хороший коньячок...

  Теперь мы снова сидели на террасе, где Ирка с Лелей и Лидочкой играли в подкидного дурака. Меркулов извлек откуда-то бутылку «KB», налил коньяк в керамические кружки.

  — Если женщины хотят присоединиться, то обслуживают себя сами. А дети идут спать, первый час ночи.

  «Дитя» немножко попротестовало, но спать все-таки отправилось, на прощанье сделав Ирке какие-то таинственные знаки.

  Теперь Меркулов говорил, уставившись внутрь кружки с коньяком и пристально рассматривая содержимое. Вероятно, таким образом он концентрировал мысль.

  — В день взрыва в московском метро были обнаружены еще две бомбы, которые не взорвались, — одна в урне ГУМа, другая — тоже в урне, на Красной площади. Неоспоримыми доказательствами вины Геворкяна были: первое — потожировые следы среднего пальца левой руки Геворкяна на внутренней стороне стекла будильника «Слава», деформированные детали которого были обнаружены в вагоне метро. А также следы мизинца и безымянного пальца его левой руки на часах «Победа» и «ЗИМ», вмонтированных во взрывные устройства, найденные в урнах. Второе — изъятый в его квартире лист бумаги с изображением схем электроцепи самодельного взрывного устройства, с надписями на армянском языке, по заключению графической экспертизы, выполненными Геворкяном. Я попросил Семена Семеновича Моисеева проверить выводы экспертов. Как я и ожидал, «неоспоримые» доказательства были сфальсифицированы: записка на армянском языке была сделана рисованным способом, хотя детали почерка совпадали. Стекло будильника «Слава» в бомбе, взорванной в метро, было разбито, и отпечатки пальцев не могли быть идентифицированы. Что касается бомб, найденных в урнах, то там отпечатки пальцев были нанесены не пальцами, а пересняты с дактилоскопической карты, уже имевшейся в деле Геворкяна... Ну, Леля, Леля! Ты опять за сигарету! Это уже третья, по крайней мере!

  У Меркулова сделалось очень расстроенное лицо, и он снова плеснул нам в кружки коньяку.

  — Лучше выпей, только не кури. Она мой «Дымок» не курит, а кто-нибудь появится со «Столичными» или там еще хуже — «Аполлон-Союз», то обязательно схватит, — пожаловался Меркулов.

— Это я виновата, Константин Дмитриевич, я сегодня уже вторую пачку доканчиваю, — оправдывала Ирина жену Меркулова.

  — Идите-ка лучше спать, дамы. Завтра всем рано вставать.

  — Я обещала Лиде прийти спать к ней в комнату. Можно? — спросила Ирка.

  Меркулов замахал руками,—мол, это его не касается, и мы остались одни.

  — Дальше. Я на выборку передопросил трех свидетелей обвинения, осужденных за принадлежность к НОПА, этапированных в Москву комитетом из лагеря «Лесной» в Мордовии, которые показывали, что Геворкян на лагерных чаепитиях говорил им о намерениях произвести теракты после освобождения. Они признались, что дали показания под нажимом следователя КГБ Балакирева и... нашего Гречанника, обещавших «устроить» указ о помиловании. Особенно же меня заинтересовал свидетель Бабаян: уж очень обширными - были его показания, и он их дополнял многократно. Он был влюблен в сестру Геворкяна, но тот запретил ей выходить за Бабаяна замуж. Бабаян был картежным шулером, ранее состоял в НОПА, но его исключили за вранье. В деле имеются его показания — он видел у Геворкяна дома часы в количестве трех штук, и именно — будильник «Слава», ручные часы «Победа» и «ЗИМ». Геворкян уверен, что Бабаян—агент КГБ. Ты, конечно, помнишь анонимный звонок в МУР в восемь часов семь минут в тот день?

 — Помню, конечно. Вошел Гречанник, сделал губки бантиком. «Бомбочку в метро подложил Фауст».

  — Не придумывай. Он сказал «бомбу», а не «бомбочку». Так вот, научно -техническому отделу МУРа удалось расшифровать заглушённую часть фразы: «Бомбу» в метро подложил Фауст Геворкян, руководитель национально-освободительной партии Армении»... Не спеши делать разочарованное лицо, Саша... Ребятам из НТО удалось также установить, что звук, заглушивший последние слова звонившего, был грохот бурильной машины при вскрытии асфальта. Мне не составило большого труда узнать, как ты понимаешь, что возле дома S3 по проспекту Мира, где в 6-й квартире временно проживал Бабаян, имеется телефон-автомат, и там велись работы по прокладке новых коммуникаций. Именно на следующий день после взрыва в метро бурильщики начали работу возле дома S3 ровно в восемь часов утра. Минут пять-семь, как объяснил мне прораб, уходит на подогрев мотора. Я предъявил прорабу фотографию Бабаяна: не видел ли он его в то утро. Надежд, конечно, было мало, но прораб сразу узнал этого человека восточной национальности, который матерился на рабочих из телефонной будки. Я знаю, знаю, о чем ты сейчас думаешь, Саша. «Я же с самого начала знал, что дело сфальсифицировано гебистами!» Но все дело в том, что мне удалось выяснить (это длинная история) —Бабаян был агентом, но не КГБ, а ГРУ. Его кличка — «Сержик». Сделай, пожалуйста, вывод, Саша, и уложись в три предложения.