Погожим августовским днем на широком каменном пороге одного из домиков Авонлеи сидела высокая, стройная девушка шестнадцати с половиной лет с серьезными серыми глазами и волнистыми волосами, которые ее друзья называли каштановыми. Аня — а была это именно она — расположилась здесь с твердым намерением сделать грамматический разбор нескольких строк из Вергилия. Но августовский день, когда голубая дымка окутывает покрытые золотистой пшеницей холмы и легкий ветерок таинственно шепчет в тополях, а чуть волнуемый им пурпур маков вспыхивает ярким пламенем в дальнем уголке вишневого сада на темном фоне молодых елей, — такой августовский день больше подходит для грез, чем для занятий мертвыми языками. И вскоре Вергилий незаметно соскользнул на землю, Аня же, опустив подбородок на сцепленные руки и устремив глаза на чудесные пушистые облака, громоздившиеся огромной белой горой над самым домом мистера Харрисона, перенеслась в восхитительный далекий мир, где некая школьная учительница творила чудеса, вдохновляя юные умы и сердца возвышенными и благородными идеалами и стоя у истоков формирования личностей будущих государственных мужей.

Хотя, разумеется, если трезво взглянуть на, суровую действительность, — что, необходимо признать, Аня делала редко, если только ее к этому не вынуждали, — представлялось сомнительным, чтобы в авонлейской школе нашлось много учеников с задатками будущих знаменитостей, но ведь трудно предвидеть, что именно может произойти под благотворным влиянием хорошей учительницы. У Ани были весьма радужные представления о том, чего может добиться учительница, если только ей удастся найти правильный подход к своим ученикам.

В эту минуту перед ее внутренним взором разворачивалась восхитительная картина. Она видела себя сорок лет спустя в обществе некой знаменитой личности — чем именно была знаменита эта личность, Аня предпочла оставить в тумане, но надеялась, что это будет никак не меньше чем ректор университета или премьер-министр Канады. Этот всем известный и всеми уважаемый человек склонялся над морщинистой рукой своей бывшей учительницы и уверял ее, что это именно она впервые пробудила в его душе высокие стремления и что всем своим успехом в жизни он обязан тем качествам, которые она некогда привила ему в авонлейской школе…

Эти приятные видения рассеялись в результате весьма неприятного постороннего вмешательства. Сначала на тропинке показалась бегущая трусцой вполне безобидная на вид джерсейская телка, а спустя несколько секунд появился мистер Харрисон, если «появился» не будет слишком мягким определением его способа вторжения во двор.

Он перепрыгнул через изгородь, не тратя времени на возню с калиткой, и, разгневанный, предстал перед изумленной Аней, которая, вскочив на ноги, смотрела на него в некотором замешательстве. Мистер Харрисон лишь недавно стал их соседом справа, и Аня никогда не встречалась с ним прежде, хотя и видела его издали раз или два.

В начале апреля, когда Аня еще была в учительской семинарии, мистер Роберт Белл, чьи земли примыкали к землям Касбертов на западе, продал свою ферму и переехал в Шарлоттаун. О новом владельце было известно только то, что зовут его мистер Харрисон и что родом он из Нью-Брансуика. Но, не успев прожить и месяца в Авонлее, он приобрел репутацию чудаковатого человека, или "типа со странностями", как выражалась миссис Рейчел Линд. Миссис Рейчел всегда была очень откровенной особой, что, конечно же, помнят те из вас, кто уже успел с ней познакомиться. Действительно, мистер Харрисон был не похож на других людей, а это, как известно каждому, и есть главная отличительная черта "типов со странностями".

Так, прежде всего, он стал вести свое домашнее хозяйство сам и публично заявил, что не желает присутствия каких-либо "безмозглых баб" в своей «берлоге». Женское население Авонлеи мстило ему за это леденящими кровь рассказами о том, как он занимается хозяйством и готовит еду. Источником этих, сведений стал маленький Джон-Генри Картер из Уайт Сендс, которого мистер Харрисон нанял помогать на ферме.

Начать с того, что в доме мистера Харрисона не было никаких установленных часов для еды. Хозяин, проголодавшись, «перекусывал» на ходу, и если Джону-Генри случалось оказаться в этот момент поблизости, он получал свою порцию, иначе ему приходилось ждать, когда у мистера Харрисона будет очередной приступ голода. Джон-Генри со скорбным видом утверждал, что умер бы от недоедания, если бы не то обстоятельство, что каждое воскресенье он проводил дома и там мог подкрепить свои силы, а в понедельник утром мать давала ему с собой корзинку с «жратвой». Что же касается мытья посуды, то мистер Харрисон даже не предпринимал попыток заняться этим делом, пока не наступало дождливое воскресенье. Тогда он брался за работу с размахом: мыл сразу всю посуду в бочке с дождевой водой и потом оставлял обсыхать на воздухе.

К тому же мистер Харрисон был «скуповат». Когда ему предложили внести деньги на жалованье преподобному мистеру Аллану, он ответил, что не привык покупать кота в мешке и предпочитает подождать и посмотреть, на сколько долларов добра принесут ему молитвы мистера Аллана. А когда миссис Линд пришла, чтобы попросить его сделать пожертвование на миссионерскую деятельность — она также желала, пользуясь случаем, обозреть внутренность дома, — мистер Харрисон язвительно сказал ей, что, насколько он может судить, среди старых авонлейских сплетниц куда больше язычниц, чем в любом другом месте на свете, и что, если бы она взялась обратить их на путь истинный, он охотно пожертвовал бы на это деньги. Миссис Рейчел, возмущенная, удалилась и потом объясняла всем и каждому: какое счастье, что бедная миссис Белл уже покоится в могиле, иначе у нее разбилось бы сердце при виде того, в каком состоянии находится теперь ее дом, которым она так привыкла гордиться.

— Уж она-то мыла пол в кухне строго через день, а посмотрели бы вы на этот пол сейчас! — с негодованием говорила миссис Линд Марилле Касберт. — Мне пришлось приподнять юбку, когда я ступила на порог этого дома.

И в довершение зла, мистер Харрисон держал попугая по кличке Джинджер. Никогда прежде никто в Авонлее не держал попугаев, и вследствие этого подобное поведение едва ли могло рассматриваться как приличное. И с тому же, что это был за попугай! Если верить словам Джона-Генри, не было на свете второй такой нечестивой птицы. Ругалась она ужасно! Миссис Картер уже давно забрала бы своего сыночка из дома мистера Харрисона, но ведь не так-то просто найти для мальчика другую работу. Однажды, когда бедный Джон Генри по неосторожности наклонился слишком близко от клетки Джинджера, последний так сильно ущипнул его сзади за шею, что оторвал кусочек кожи. Миссис Картер всем показывала этот шрам, когда несчастный ребенок возвращался домой на воскресенье.

Все это промелькнуло в голове у Ани, пока мистер Харрисон стоял перед ней, не в силах произнести ни слова из-за душившего его гнева. Даже находясь в самом дружеском расположении духа, мистер Харрисон не мог претендовать на звание «красавец-мужчина»: он был маленький, толстый и лысый. А теперь когда его круглое лицо побагровело от ярости, а пронзительные голубые глаза почти выскакивали из орбит, Ане показалось, что она в жизни не видела человека безобразнее.

Неожиданно мистер Харрисон обрел голос.

— Я не потерплю этого, — закричал он, захлебываясь от возбуждения, — ни одного дня больше! Слышите, мисс? Разрази меня гром, это уже третий раз, мисс… третий раз! Тут и святой потеряет терпение, мисс! Я предупреждал вашу тетку прошлый раз, чтобы такое больше не повторялось, а она опять это допустила… опять! О чем она, собственно, думает, вот что я желаю знать! Вот зачем я пришел, мисс!