Но Майкл-второй — это дело особое. Таких, как он, не часто встретишь. По моим словам можно так понять, что он не очень-то мне по душе, знаю. Дайте-ка поразмыслить. Да, пожалуй, верно; так-то он мне не по душе, а все же у меня к нему какая-то слабость. Понимаю, одно с другим не вяжется, но лучше объяснить не умею. Вроде как если живет у тебя в доме ручная крыса. Нет, я его крысой обозвать не хочу. Вовсе он не крыса. Просто чудной какой-то, скажем так.

Угу, вот, значит, мы и до пьесы добрались. Я обозлился? Да нет, нисколько. Нарочно скатал в город посмотреть ее.

А чего вы так удивляетесь? Я частенько удираю в город, на вечерок, а то и дня на два закачусь — посмотреть что-нибудь: пьесу там, или оперу, или представление такое, где танцуют, как его, балет, что ли. И, знаете, у нас многие ездят. Не такие уж мы охламоны.

Пьеса — не бог весть что. Жиденькая вообще-то, но потешная. Местами здорово смешно. Угу, я заметил этого типа, как там он его окрестил — Дурлок О'Дубин. Считается так, что это он вывел меня. Да нет, я посмеялся и все. Это же придумать надо, будто я лососей незаконно промышляю — глушу динамитом да еще пускаю какую-то отраву, — вот чушь-то! Ведь их можно ловить куда проще, и уж я-то рыбу губить не стану. Пока еще соображения хватает. Чего ради глушить лососей — чтоб они через год-другой вовсе повывелись?

Я вам так скажу: есть в пьесе очень ехидные места, с подковыркой, но подковыривает-то он только нас, нам одним и понятно: это он нас на посмешище хочет выставить. Майкл-второй меня не очень жалует, знаю. И такой-то я, и сякой. Потому что. ему взбрело в голову, будто я приглянулся Джули, а она ему самому здорово нравится. Вы ее видели? Ну вот, очень она развитая девушка. Все, бывало, с ним ходит, все его слушает. И из себя такая красивая — хорошая бы ему жена. А он опасается, что я ей приглянулся, но только дурь это одна — Джули во мне брата видит, родных-то братьев у нее нету, да и я на нее смотрю как на сестренку. Вроде бы оберегаю ее, понимаете, и так мы с ней славно ладим, ну, как брат с сестрой, когда они молодые, то и дело хохочем, а смеется она до того хорошо, будто колокольчик заливается — состришь, бывает, и даже не больно удачно, а она расхохочется вот так, и ты сам в своих глазах вырастаешь. Вы такое можете понять? А понять надо обязательно, потому что зря он на меня взъелся. У нас с ней просто дружба. Приятели мы с ней. Вы такое можете понять?

Ну, а если тут все ясно, что ж тогда еще? Я так мыслю, ум у него неосновательный и в словах глубины нет. В жизнь не вдумывается — поверху скользит: и не то чтобы по сливкам скользил, нет, по снятому молоку. Вроде бы целыми часами на небо смотрит и на звезды, на луну, на солнце, холмы разглядывает, траву зеленую и вереск, но, я так мыслю, видит он их только по отдельности. А что все они — одно, для чего они и зачем, того он понять не может; где ж ему тогда понять, зачем люди живут — пусть хоть люди маленькие, вроде нас? А на маленьких людях мир стоит; так что общность ихняя, и стремления, и мечты — они-то и придают смысл всему сущему. Вы меня понимаете? Вот они и говорят ему: возьми зеркало, поднеси его к нам и покажи, какая она есть, наша жизнь; взять-то он зеркало взял, но показывает только себя самого — обличье свое и понятия.

Может, я кругом неправ, но вот так я на это дело смотрю.

И потом — никому не дозволено обижать людей, так я мыслю. Само собой, все мы знали про Джули и про Сару с Моряком. И так давно уже все это дело тянется, мы вроде бы про него и забыли. Да и никто бы об этом словом не обмолвился, даже во сне — ну, вы меня понимаете. История, конечно, несообразная, но ведь и горестная тоже. И так долго она тянулась — уже и поделать никто ничего не мог, а потом стало поздно.

Но вот из-за чего во мне все переворачивается: это надо же — знать все про Джули, а в пьесе показать, будто ее отец — лавочник. Вот это уже — никуда. Славный Денек — он тоже человек. Ну, водились за ним в молодости грешки, так ведь когда это было, а здесь видите, до чего ловко все повернуто. Где ж ему теперь доказать, что он тут чист, если за ним раньше были провинности? Вот видите? Чего ж удивляться, если он так разбушевался, хоть и узнал обо всем с чужих слов?

Я так мыслю — нехорошо это, людей вот этак разделывать ради того, чтобы посмешить публику. Ясное дело, никто бы сроду не понял, что у него все перемешано: кое-что от живых людей взято, кое-что выдумано, — одни только сами эти люди и поняли бы, так что лучше бы Славному Деньку промолчать. Даже и те, с островов, так бы не взбеленились, но ведь в тот день была ярмарка и выпили они, а тут еще Славный Денек вроде бы соли им на раны насыпал. Зря вообще-то они так разошлись. Не затей они драки, все бы само улеглось, а через месяц-другой и думать бы об этом забыли. Даже и сразу бы позабыли, не окажись тут у нас проездом один малый из газеты — он взял да и накатал статью. Верно, статья вышла занятная, а тут как раз объявился Майкл-второй и устроил целый театр. По правде говоря, реклама ему очень даже не повредила — этакий великомученик, изобиженный и отвергнутый своими земляками.

Слушайте, да он этим до конца дней может кормиться.

Почему ж я за него в драку полез, если я его недолюбливаю?

Вопрос не из легких.

Дайте-ка поразмыслить.

Ну что ж, думаю — потому, что он нам свой, а когда начинается схватка, тут решай, на чьей ты стороне. Сами-то мы не прочь его вздуть, но чтоб его чужаки вздули — черта с два. Вот вроде бы так, а?

Вообще-то все дело яйца выеденного не стоит — если б только не Джули да Сара. Джули такая замечательная девушка. А что она пережила! Ведь это все равно как если б в нее нож всадили. А Сара— ни дать ни взять мышка, на которую вдруг яркий свет навели. И Моряк, бедняга, молчун этот. Ну, вы меня понимаете. Вот Славному Деньку — тому что, он свою выгоду всегда найдет. Еще, пожалуй, и зазывный плакатик вывесит: «Заходите к нам в трактир — выпить у злодея из пьесы». А? Ну, вы меня понимаете. Такие — они в накладе не останутся, а люди маленькие — вот кому достаются все колотушки.

Да-да, сходите, повидайте Джули. Ну, хотя бы просто для того, чтобы увидеть ее, поговорить с ней. Я что хочу сказать — не по этому делу, а вообще, чтобы увидеть славную девушку, такую славную, каких на свете мало.

Мм?

А-а.

А! Да. Я. Чинарика нет?

Чего? А, вон чего. Ага. Мм? Пьесу. Какую пьесу? А-а, ту пьесу. Ага. Вожу — чего? А-а. Ага. Такси? А это чего? Не-е, грузовик.

А-а, ну да, ездил это я в город. Ребята поезд упустили. Говорят — Кёлан, подбрось. Топать-то далеко, а?

Чего случилось? Да встретил этого вашего Майкла-второго. Потеха. Идем, говорит, есть для тебя место.

Ну, парень, во смех! Там — шикарные все. Не, сроду пьес не смотрел. Только эту. Свет гаснет. Штуковина эта, занавес — вверх. И кого ж вы думаете, я вижу, а? Смех! Мать честная, это ж Славный Денек. Я говорю. Громко так. Люди говорят — ш-ш. Смех. Все-все — ш-ш-ш. Ну, потеха! Прямо как дома, понимаете.

Я ж их знаю, говорю я тому парню. Кончай меня под ребра тыкать, говорит тот парень, не то дождешься у меня сейчас — выведут. Так и сказал. Во душевный народ, а?

Смотрю дальше. Ржу — не могу. Во всю глотку. Ну просто лопнуть. Вон они там, все как взаправду — и говорят точно так, и всё. Я как заору, потом еще. Во потеха же, ну. Подходит дамочка, тощая такая: «Позвольте вас вывести». Позволяю. Посмотрел, будет.

Еду обратно, встречаю этих, с островов, рассказываю им. Вы теперь знаменитые, говорю. Майкл-второй вас в пьесу вставил. Бараны вы с Арана, ага, говорю. Подождите, сами увидите. Приезжаю домой — и к Славному Деньку, рассказываю, как его в пьесе вывели. То же самое — Джули, и Саре, Турлоку. Во смех, говорю, животы надорвете, говорю. И рассказываю им все-все. Тогда еще, кроме меня, никто, понимаете.

Чего-чего говорите? «Ката» — чего? Катализатор? Вроде катапульты, что ли? Я чего — я им ничего не сделал, а они все — на меня орать. Ну, чего я сделал, скажите? Хотел, чтоб они тоже поржали. Во. И все.