Расколов очерёдное полено, Кирилл бросил топор и разогнулся: все-таки он отвык от работы за этот месяц, спина ноет. Да и нога еще не совсем прошла, болит, когда приседаешь.

Сняв шапку, Кирилл расстегнул ватник и, как в шезлонге, устроился на чурбаках.

Солнце припекало совсем не по-курильски, и за домом было тепло, точно в оазисе.

Весна брала свое: снег на сопках набряк и посинел, отчего сопки потеряли плавность линий, скрытые под снегом ручьи источили склоны, как личинки капустное поле, и Кирилл подумал, что, если дело и дальше пойдет такими же темпами, недельки через две ему нужно будет наведаться в отдел кадров в Северо-Курильск. А то как бы опять не остаться с носом.

Занятый своими мыслями, Кирилл не заметил, как к дому подошел Побережный, и вздрогнул от неожиданности, услышав над ухом его раскатистый бас:

— Жирок нагуливаешь?

— Ага, — сказал Кирилл, не меняя позы.

— Ну давай, давай… Женька не приезжал?

— Нет, — ответил Кирилл.

— Пора бы, — сказал Побережный. Он тоже снял шапку и, обмахиваясь ею, присел на козлы, отчего те во всю мочь заскрипели. Лицо Побережного было красным и блестело, как медный таз, в котором вытапливали шкварки. И только в глубоких морщинах на шее да под волосами на лбу виднелась белая, не тронутая ни ветром, ни весенним загаром кожа.

— Дорога, шеф, — сказал Кирилл. — По такой размазне шибко не разбежишься.

— Дорога, — согласился Побережный. — Все равно пора бы.

Он достал расческу и причесал влажные, прилипшие ко лбу волосы. Подув затем на расческу, он спрятал ее в карман и, не глядя на Кирилла, сказал:

— А ты, парень, вот что. Если не передумал со своей рыбой, волынку не тяни. Я сегодня кое с кем говорил в Курильске. Есть вакансии.

— Куда? — спросил Кирилл, оживляясь.

— А хошь куда! Хошь в китобойку, хошь за селедкой.

— О’кэй, — сказал Кирилл. — Завтра же смотаюсь на ту сторону.

Побережный поднялся с козел. Он был раздосадован. По-видимому, он не думал, что Кирилл так горячо ухватится за его предложение, и в душе ругал себя за то, что сам завел этот неприятный разговор. Покатав ногой чурбак, он вздохнул и, ничего больше не сказав, направился к дому.

Предчувствие близких перемен взбудоражило Кирилла. Так было всегда, еще в школе, когда перед экзаменами он ложился спать, будто спрятав в груди до отказа заведенный часовой механизм, который отсчитывал и отсчитывал секунды, приближая его с каждым ударом к чему-то неведомому. Кирилл поднял топор и с удвоенной энергией принялся за работу, прислушиваясь к звону закаленного до синевы лезвия и безотчетно радуясь этому звону.

Через час Побережный выглянул из дома.

— Ну что мне делать с этим длинным чертом? — страдальчески сморщившись, спросил он. — Три часа, а его все нет!

— Шеф! — сказал Кирилл. — Скорее всего Женька решил поохотиться. У нас совсем нечем кормить собак. Я сгоняю сейчас на берег. Женька где-нибудь поблизости.

На каюрне Кирилл надел лыжи и взял на поводки двух собак посильней из оставшихся. Он часто делал так, когда нужно было срочно куда-нибудь съездить.

На берегу Кирилл остановил собак.

Был отлив, и море уже далеко отступило от берега, обнажив громадные валуны и обломки скал, покрытые скользкими мокрыми водорослями. Кучи плавника тут и там виднелись на влажно блестевшем сером песке. Как воздушные пузыри, прыгали на воде пустотелые стеклянные шары — поплавки от тралов и сетей.

Кирилл осмотрелся. Женьки нигде не было видно.

— Э-эй! — крикнул Кирилл. — Женька-а!..

Бродившие по отливу чайки с пронзительными криками сорвались и закружились над берегом.

На всякий случай Кирилл проехал по берегу до конца — до того места, где дорога, обходя непропуски, круто сворачивала в глубь острова. И здесь он не увидел никаких следов Женькиного пребывания. Поразмыслив, Кирилл решил прокатиться дальше по дороге, благо погода располагала к прогулкам. Он прикрикнул на собак, и они резво потащили его по рыхлому, липнувшему к лыжам снегу.

Солнце палило вовсю, даже не верилось, что здесь может быть такое жаркое солнце. Слева прямо из моря вырастал переливающийся под солнцем алмазный конус Алаида. В небе неподвижно, словно привязанные, висели крохотные черные точки — высматривающие добычу орланы-белохвосты.

Глядя на них, Кирилл вспомнил, как прошлым летом ездил по Военно-Грузинской дороге.

Весело ехали. В Казбеги, помнится, остановились и всем автобусом пошли в ресторан. Шашлыки ели и пили кахетинское шестой номер. Грузины, как водится, тосты говорили. Кирилл сначала слушал и пил вместе со всеми, а потом под шумок выбрался из-за стола и пошел на воздух. Над горами в синеве летали орлы, а снизу, с каменного постамента, на них глядел темноликий горец в каменной бурке и, казалось, шевелил губами, словно бы звал орлов или слагал стихи. Да. А потом на Крестовом перевале еще раз останавливались. Холодно было там, и орлов уже не было, а дымились прямо в снегу ручьи нарзанные. И опять все пили вино. Сосед по автобусу угостил Кирилла чачей. Выпил Кирилл стаканчик и прямо из ручья нарзаном запил. А сосед потом всю дорогу до самого Тбилиси бил у Кирилла над ухом в бубен и пел грузинские песни. Весело ехали…

Собаки вдруг натянули поводки и залаяли. С ходу перевалив небольшую сопку, Кирилл попридержал их: в этом месте дорога сужалась, ныряла круто на дно глубокого и тесного оврага, зажатого между двумя отвесными каменными стенами, и нужно было притормаживать, чтобы ненароком не загреметь вниз.

Однако собаки продолжали лаять и рваться вперед. Кирилл был уверен, что они почуяли приближавшиеся нарты, и ожидал вот-вот увидеть над краем оврага косматого, как медведь, Ытхана, за ним остальных собак и, наконец, усталую, но улыбающуюся физиономию Женьки. Правда, Кирилла немного удивлял тот факт, что он не слышит ответного лая, но это было объяснимо: карабкающейся из последних сил по крутому склону упряжке было просто не до этого. Не желая сталкиваться с усталыми, а потому особенно озлобленными собаками носом к носу, Кирилл отъехал в сторону и остановился. Прошла минута, за ней другая. Из оврага никто не показывался. Выругав по-прежнему подвывавших собак, Кирилл подъехал к краю и заглянул вниз. Сначала он ничего не понял, а потом почувствовал, как у него холодеет внутри: овраг был наполовину завален тяжелыми снежными глыбами, из-под которых до Кирилла донесся жуткий звериный вой…

…Они напрасно бы ждали сегодня Женьку. Он все равно бы не приехал. Он лежал здесь, на дне оврага, погребенный под толщей тяжелых, как гранит, снежных глыб, и никто не мог сказать Кириллу, сколько времени Женька уже лежит там.

Сбросив лыжи, Кирилл кубарем скатился в овраг.

Он не знал, с какого места ему следует начинать, и действовал скорее интуитивно. Он знал только одно: нужно во что бы то ни стало побыстрее добраться до Женьки!

Обдирая в кровь руки, Кирилл принялся растаскивать в стороны шершавые, словно наждак, глыбы.

Он представлял, как все произошло.

За зиму над оврагом наметало многотонные снежные козырьки. Они нависали по обеим сторонам дороги, и в этом отношении овраг был идеальной ловушкой. Каждая пурга наращивала козырьки на несколько сантиметров, а ветер спрессовывал снежную массу до прочности бетона. Весной козырьки теряли эту прочность. Достаточно постороннего звука — крика, собачьего лая, выстрела, чтобы нарушить сомнительное равновесие. Излом свежий, как будто козырек обломился только что. Такие вещи происходят мгновенно. Женька уже спустился в овраг, когда карниз пришел в движение. Нарты успели проскочить еще несколько метров, потом их накрыло. Жив ли Женька? Собаки живы, по крайней мере, некоторые. И отсюда ли он начал? Может, Женьку отбросило куда-нибудь в сторону? А, черт! Все равно надо ковырять, пока не доберешься до чего-нибудь. А главное — торопиться. Грохнется, чего доброго, второй козырек — похоронит за милую душу всех.