Джуно превосходил своего напарника ростом и силой. Наму вообще был не из крупных китов: сказывалось недоедание в детстве. И теперь Джуно отнимал у него рыбу.

— Надо перегородить бассейн сеткой и рассадить их, — предложил океанолог.

— Да-да. Он испортит мне Наму! — согласился профессор. — Но прежде я хочу похлопать Джуно. Может быть, я ему понравлюсь, а затем помирю их. И будут они как две свинки, когда хозяин чешет у обоих за ушами.

— Идиллия и утопия! Вы чересчур отважны. Джуно не Наму.

— Позвольте мне все-таки попробовать.

— Только без меня: я берегу нервы.

Профессор сделал это рано утром, когда некому было отговаривать его от опасной затеи. Он сел в лодку и выплыл на середину бассейна, прихватив с собой щетку и большой мяч.

Наму тотчас подплыл к нему, ткнул мордой мяч и стал шумно плескаться, гоняясь за взлетающим в воздух предметом. Профессор оглянулся. Плавник другого кита — сплошь черный — медленно приближался к лодке. Джуно остановился в двух метрах от профессора и стал смотреть на него.

«Какую шутку он выкинет?» — спросил сам себя профессор.

И тут Джуно бросился к нему. Он поднырнул под лодку.

Удар был такой, что лодка затрещала, взлетела на воздух и, перевернувшись, со звуком хлопушки ударилась о воду.

Профессора выбросило из нее. Вынырнув, он увидел, что черный плавник движется прямо к нему, а под водой белеет раскрытая пасть. Профессор бросил щетку в зияющий зев и услышал, как щелкнули зубы хищника.

От этого звука тошнотворная пустота разлилась в животе профессора. Вдруг что-то толкнуло его в бок. Между ним и пастью Джуно всплыл Наму с желтым «солнцем», на плавнике.

Профессор изо всех сил поплыл к берегу.

Когда он очутился на суше, вода в бассейне уже шла кругами, пенилась и взлетала в воздух. Битва продолжалась и над водой, когда киты выскакивали и хватали друг друга за плавники, чтобы обрушиться вниз яростной черной массой. Джуно теснил Наму, набрасываясь на него снизу и резко выталкивая на поверхность всей мощью своего тела. Был момент, когда профессор увидел, что подбородок Наму разодран и на шее, как лохмотья, болтаются куски кожи с салом. Вода в бассейне покраснела от крови.

Профессор бросился в лабораторию.

— Коллега! — проговорил он в телефонную трубку. — Я хотел удивить вас, но произошло несчастье. Наму сильно ранен. Да, они сцепились. У вас есть ракетница? Надо их разогнать. Вы сейчас? Я жду. Дорога каждая минута.

Но когда океанолог привез ракетницу, было уже слишком поздно. Джуно прижал Наму к стенке и — как выяснилось позднее — вырвал у него язык.

Джуно отогнали ракетами, бассейн спешно перегородили сеткой, и профессор спустился под воду с аквалангом.

Наму потерял много крови и уже засыпал.

Когда рука профессора погладила его по голове, он только скосил потускневшие глаза и чуть пошевелил плавниками. Потом прижался щекой к костюму аквалангиста. Из неплотно сомкнутой его пасти клубящимися струйками била кровь.

Он прожил еще несколько минут…

Наша делегация посетила океанариум уже после гибели кита.

Профессор показал нам кожу, снятую со спинного плавника, — все, что осталось от Наму.

Кожа была сухой, но еще не потрескалась, а черно-желтый рисунок на ней был красив и четок. Я не поверил глазам, увидев знакомую желтую звездочку на плавнике и вспомнив историю, происшедшую в Беринговом море. Рядом с «солнцем», был небольшой рубчик, след пулевого ранения.

«Метка нашего вертолетчика?» — спросил я сам себя Я был взволнован, огорчен несостоявшейся встречей со старым знакомым и рассказал все профессору.

И он добавил к этой истории ее середину и конец.

Вы уверены, что он вас спасал? — спросил кто-то из делегации. — Быть может, обе косатки видели в вас добычу?

— Навряд ли, — ответил профессор. — Наму был удивительным зверем. Однако мы можем только предполагать Наму унес с собой свою тайну… Даже для нас самих наши, человеческие поступки не всегда объяснимы, а что мог бы сказать кит, разговаривай он как человек?

— А как ведет себя Джуно?

— Джуно пока не поддается приручению. Сегодня он перевернул лодку. К счастью, она была без человека. Хотите взглянуть?

Мы вышли к бассейну. Сквозь его прозрачную воду на зацементированном дне была видна затонувшая посудина. Чернея плавником, от берега к берегу сновал Джуно.

Заурядный хищник… Кит-убийца…

Мне было неприятно смотреть на него, и я отвернулся.

Мать Мамая, большеухая рыжая шимпанзе, была поймана беременной и родила его уже в обезьяньем питомнике.

Приоткрыв от внимания рот и моргая влажными глазами, шимпанзе глядела на лежащего у ее ног новорожденного. Детеныш не шевелился. Она приподняла длинными пальцами его бездыханное, худенькое, как у лягушонка, тельце и вылизала ему голову. Это не помогло. Тогда мать стала трясти, похлопывать его ладонями, подбрасывать вверх и качать. Ее пальцы ощутили, как тельце начинает остывать на воздухе. Шимпанзе схватила пучок соломы из своего гнезда и стала растирать сына. Она действовала довольно бесцеремонно и так уверенно, будто своими глазами видела, как рожали ее мать, бабушка, прабабушка и еще десять поколений рожениц.

И она была вознаграждена.

Рот детеныша приоткрылся. Сын глотнул воздуха и заплакал. Мать чмокнула его и, обняв рукой, запрыгала в возбуждении по клетке.

Мамай начал жить под животом у матери. Он знал: главное в этом мире — держаться за ее шерсть маленькими кулачками, никуда не отлучаться, и тогда будет все, чего он пожелает: и еда, и тепло, и защита от чего-то страшного, что существует где-то там, в прохладной пустоте воздуха. Он вызубрил это так твердо и надолго, что, когда пришла пора и мать попробовала отнять его от себя, Мамай поднял отчаянный крик. Он упал, но тотчас вспрыгнул на спину шимпанзе. На спине было жутковато, но все же лучше, чем на цементном полу их зарешеченного жилища.

Шимпанзе вскоре ссадила его и со спины. Она теперь много играла с ним и занималась спортом: поднимала Мамая за руки, отталкивала от себя, тащила к себе, не давала покоя. Самой любимой ее забавой стало подносить Мамая к решетке и заставлять его карабкаться кверху. Мамай цеплялся за решетку, лез к потолку и там впадал в истерику, не умея спуститься. Но все же никакие переживания и страхи не отбивали у него охоты к физическим упражнениям. Он делал большие успехи. Ходил уже не только на четвереньках, но и на двух ногах — правда, когда мать вела его за руку.

Мать гордилась сыном, радовалась на него, и ничто, казалось, не могло помешать ей сделать из детеныша образцового шимпанзе. Но тут нагрянуло несчастье. Мать сильно простудилась. Мамай, хоть и был несмышленыш, все же видел, что ей плохо, и жалел ее, выражая свои чувства легкими прикосновениями. Вскоре его отсадили от матери, и мать куда-то исчезла навсегда.

На этом кончилась обезьянья школа Мамая. Ухаживать за ним было некому, и сотрудница питомника взяла малыша к себе.

— Слушай, голубчик Мамай, — сказала она. — Теперь ты будешь жить у нас. Получишь разностороннее воспитание. Ты доволен?

Мамай только моргнул карими глазами и крякнул.

Стало темно, что-то гудело, трясло, ящик, в котором сидел детеныш, поехал куда-то вверх, и Мамай очутился в новом месте, в одной из квартир большого дома.

Эта перемена сначала напугала, озадачила его. Однако день спустя Мамай уже настроился жить здесь с хозяевами хоть до скончания дней.

Где же ему было знать, что он окажется для людей, не побоявшихся осложнить свою жизнь, в конце концов слишком трудным ребенком?