— Очнись, Серый, — сказал Адик, — пока ты будешь любоваться прекрасными дамами, я сожру все блины. Тебе снова придется ложиться в спячку, как медведю, но для медведя ты слишком худ и с шерстью у тебя плоховато.

Все расхохотались, и только на лице Вани ни один мускул не дрогнул. Все так же молча он протянул руку, взял блин и стал меланхолично жевать его.

— Ты бы сказал что-нибудь, Серенький, — Наташа ласково тронула его за руку. От ее прикосновения он неожиданно вздрогнул, и его бледное личико залилось румянцем.

— Оставь его, Натали, он еще не проснулся, — сказал Адик.

— Я еще скажу… — вдруг произнес Серый приятным вкрадчивым голосом, — или прочту…

Он снова замолчал, сжевал еще три блина, снова поглядел на Наташу и пробормотал словно самому себе:

— От божественной пищи, приготовленной твоими руками, меня сегодня посетит вдохновение…

Адик снова налил вина всем, потом полез в холодильник, извлек оттуда пыльную бутылку минералки, протянул Ване.

— Спасибо, друг мой верный, за заботу… — произнес тот нараспев.

Лера отпила из своего бокала несколько глотков. Она заметно повеселела, ей было хорошо в этой странной запущенной квартире, с этими чудными ребятами, которые, видимо, жили, пренебрегая всякими условностями. Здесь каждый вел себя как хотел, делал что хотел, и никто никого за это не осуждал.

Ванечка, молча удалившись, уселся на диван и что-то строчил в тетради, положив ее на колени.

— Натали, а ты, между прочим, рассказала подруге, кто мы такие? — с неожиданным пафосом спросил Адик.

Лера засмеялась.

— Вы так говорите, Андрей, словно хотите меня напугать… — У нее чуточку кружилась голова от выпитого вина. — У вас какая-нибудь тайная секта?

Наташа схватилась за живот от хохота. Она вообще была смешлива.

— Ничего подобного, — сказал Адик обиженно, — я просто не хочу, чтобы ты подумала, — он обращался исключительно к Лере, — что мы какие-то там хиппари или пижоны. Мы на самом деле очень серьезные люди. Серый — он вообще гений, он большой поэт, я думаю, на сегодняшний день он — восьмой поэт России, если брать в историческом срезе. А в будущем, вполне возможно, он станет номером один всех времен. Себя я гением не считаю, но я — один из создателей совершенно нового направления в современном искусстве, которое пока никем не признано, но это — вопрос времени.

— Ой, сейчас будет научно-рекламно-познавательная лекция на два часа! — Наташа зевнула.

— Не хочешь — не слушай, — обиделся Адик.

— Извини, но я уже столько раз слышала… Ты рассказывай, рассказывай, я лучше к Серому пойду…

— Тебе не скучно? — встревоженно спросил Андрей Леру, когда они остались одни.

— Наоборот, мне очень интересн-но, — Лера старалась отчетливо выговаривать слова, чувствуя, что хмелеет.

— Так вот, мы — то есть я, Серый и еще двое наших друзей-музыкантов — работаем в совершенно новом направлении, которое мы назвали бард-роком. Оно не имеет ничего общего с тем, что на Западе называют хард-роком, равно как и с авторской песней в ее каэспэшном варианте. В то же время мы взяли лучшее из того и другого и, по-своему переосмыслив…

Лера слушала Адика с большим напряжением, мысли в ее голове рассеивались, слова ускользали, правда, она периодически кивала, когда Адик спрашивал, не надоело ли ей слушать, но сама она была уже где-то далеко, ей даже казалось в какие-то мгновения, что она, оторвавшись от земли, парит в облаках… И там, сквозь облака, в призрачном тумане ей снова мерещилось прекрасное улыбающееся лицо Юргена.

— Чувствую, я утомил тебя теорией, — сказал Андрей, — пойдем, лучше сама послушай…

Лера встала с дивана, чуть качнулась, Адик спокойно взял ее под руку. Когда они вошли в комнату, Лера с удивлением увидела, что Наташа сидит на полу рядом с диваном, подобрав под себя свои длинные ноги, а Ванечка перебирает рукой ее пышные светлые волосы с такой трепетной нежностью, что у Леры защемило сердце.

Адик усадил Леру в кресло, снял со стены гитару.

Вдруг Лера, в каком-то внезапном порыве, вскочила с кресла, взяла у него гитару, ее пальцы побежали по струнам, она запела… Она слушала себя с удивлением, словно это был не ее голос, а какой-то чужой — красивый, чистый, глубокий… Этот голос легко выводил характерные цыганские переливы, срывался на плач, произносил незнакомые слова, которые рождались внезапно в глубинах сознания и легко слетали с языка. Лера не сразу поняла, что импровизирует на ходу, просто произнося вслух то, что пела ее душа.

— Это фантастика, — прошептал Адик, — жалко, магнитофона нет… Вот это находка!

Лера замолчала, бросила гитару, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты…

Очнулась она в коридоре. Увидела испуганное лицо Наташи. Потом Ваню, который прикладывал мокрое полотенце к ее лбу… Адик обнимал ее и спрашивал встревоженным голосом:

— Тебе плохо? Хочешь воды?

Она замотала головой, и снова все поплыло куда-то… Она обмякла в чьих-то руках и почти не чувствовала, как ее несут в комнату и укладывают в постель…

Через несколько дней, пасмурным ранним утром, Валерия сидела в приемном отделении районной больницы в ожидании своей очереди. Услышав свою фамилию, она встала и на негнущихся ногах пошла в операционную.

— Вы не хотите оставить ребенка? — глядя ей в глаза, спросила женщина в белом халате.

— У меня нет такой возможности… — сухо ответила Лера.

— Вам двадцать два года, вы не девочка, но у вас впереди вся жизнь. Возможно, вы никогда уже не сможете иметь детей, я обязана предупредить вас… Подумайте.

— Я уже подумала, иначе не пришла бы сюда, — резко сказала Лера.

— Ложитесь на кресло, — скомандовала врач, — новокаин переносите, аллергии нет?

— Нет. — Медсестра натянула на ноги Лере белые матерчатые чулки, Лера глубоко вздохнула и закрыла глаза… Потом, в палате, время тянулось бесконечно. Женщины на других койках оживленно болтали, делились друг с другом своими семейными проблемами, поносили мужиков, волновались за оставленных дома детей… Лера молчала, притворившись спящей. На душе было так гадко и тяжело, что хотелось умереть. Вечером прибежала Наташа с пакетом фруктов, Лера встала, накинула халат, и они крадучись пошли курить под лестницу. Наташа была единственным человеком, знавшим о том, что Лера в больнице. Лера наотрез отказалась ставить в известность о случившемся кого бы то ни было, даже Наташиных друзей.

— Ребята очень беспокоятся за тебя, — сказала Наташа, — пришлось соврать, что у тебя это от переутомления…

— Я не могу здесь больше находиться, — сказала Лера подруге, закуривая вторую сигарету, — не могу слушать эту бабью болтовню, я с ума сойду!

— Завтра утром я приеду за тобой, а сегодня потерпи, выпей таблетку. Постарайся заснуть. И обязательно ешь яблоки, в них железа много, тебе это сейчас необходимо.

Оставшись одна, Лера легла на кровать лицом к стене и, не обмолвившись ни с кем ни словом, снова притворилась спящей. Она беззвучно плакала, уткнувшись лицом в подушку. Никогда в жизни еще ей не было так скверно, обидно, одиноко. Теперь, когда все уже осталось позади, она снова и снова думала о прекрасном голубоглазом иностранце, который, внезапно возникнув в ее жизни, так же внезапно исчез из нее навсегда. Несколько дней она прожила в замечательной, волшебной сказке и даже поверила в реальность этой сказки. Какая же она дура! Как только они расстались, он тут же забыл о ней! Но ведь он позвонил! Значит, он все-таки думал о ней! Что же случилось потом, почему больше не было ни звонков, ни писем? Неужели она была для него всего лишь мимолетным увлечением? Неужели прав был Красовский, когда говорил, что Юрген уедет в Германию и забудет ее? Ей так не хотелось верить в это, и в то же время, не находя никаких других объяснений его исчезновению, она все плакала и плакала, накрывшись одеялом с головой. Ночью, когда наконец в палате наступила тишина, Лера заснула, и ей приснился Юрген…

Утром Наташа, как и обещала, приехала в больницу за Лерой. Она понимала состояние подруги и старалась как-то разговорить ее, чтобы у той стало легче на душе.