Гитара словно рыдала человеческим голосом, Адик пел… Лера еще никогда не слышала, чтобы он пел так, голос его звенел, переходил на шепот, срывался на крик…

Долгий гитарный проигрыш, вступают ударные, легким шелестом, звуки нарастают, переходя в траурный марш, и снова тихий проигрыш…

Зал замер в полной тишине. Кто-то плакал, вытирая глаза платком… Наташа сжала Лерину руку и уткнулась головой ей в плечо.

Человек в сером костюме, сидевший с ними в одном ряду, делал в блокноте какие-то пометки…

Лера во время концерта искоса наблюдала за ним. Когда песня кончилась, она встала и пошла по проходу. Проходя мимо него, она словно нечаянно оступилась, задела рукой блокнот, сбила его на пол и присела к ошарашенному наблюдателю на колени.

— Извините, ради Бога, у меня вдруг голова закружилась… — произнесла она слабым голосом.

— Вам помочь? Может быть, вызвать врача? — спросил он озабоченным голосом, придерживая Леру за талию.

— Надеюсь, я сама дойду!

Она встала, покачиваясь, двинулась дальше, по дороге незаметно подтолкнув блокнот ногой под сиденье в переднем ряду. Она понимала, что вряд ли чего-нибудь добьется таким образом, но, разыграв столь наивную сцену, она получила удовольствие от созерцания растерянной рожи наблюдателя и хотя бы отвела душу…

— Андрей, сколько лет «Квадро» не выступал на сцене? — спросила ведущая.

— Шесть лет.

— Ваше последнее выступление было в ДК Горбунова в восемьдесят втором?

— Совершенно верно. Этим закончился довольно короткий период, когда нам разрешали концерты. Мы работали в основном на маленьких сценах в Домах творчества, в научно-исследовательских институтах.

— Что произошло в восемьдесят втором?

— Ты знаешь, то, что произошло тогда, имеет свою предысторию. Нас было четверо. Может быть, мы подсознательно следовали традициям «Битлз», хотя тогда об этом не думали. Возможно, это случайное совпадение. В состав «Квадро» входили трое музыкантов и один поэт.

— Наверное, я слишком рано задала вопрос о концерте в восемьдесят втором, — сказала ведущая. — Мы к этому еще вернемся, а сейчас, пожалуйста, расскажи, что такое бард-рок, потому что не все телезрители студии «Параллель» знают об этом.

— Ты права, это очень существенно. Бард-рок — это не очередное музыкальное направление, это мировоззрение, способ жизни. Мы жили в своем подпольном, или параллельном, мире как в некой особой общине, где все любили и понимали друг друга. Мы не стремились к внешнему миру, единственным способом связи с ним стали наши песни. Наше творчество было нашим личным делом, частью наших душ, мы не считали возможным превращать его в средство заработка и предпочитали разгружать машины с хлебом.

— Но вы все-таки вышли на поверхность? Как это произошло?

— К нам в дом приходили разные люди, но все были свои, чужих не звали. Наши друзья приводили своих друзей, постепенно круг расширялся. Мы не могли захлопнуть дверь перед носом кого-то, кто пришел послушать нас. Это противоречило нашему мировоззрению. В общем, один из наших гостей, ничего нам не говоря, организовал у себя в институте, как потом выяснилось, с большим трудом, наш концерт и поставил нас перед фактом буквально накануне. Мы встали на дыбы, но потом все же разум взял верх. «А почему бы не попробовать»? — вдруг сказал Вовчик, наш бас-гитарист. Его поддержал Серый, а уж это было решающим. И на другой вечер мы впервые оказались на сцене… Ощущение было такое, словно нас из подземелья вывели на поверхность, от яркого света хотелось надеть темные очки…

— Сколько выступлений было у вас в тот короткий период?

— Знаешь, я точно сейчас не помню, кажется, одиннадцать или двенадцать…

— Но ты хорошо помнишь последнее, не так ли?

— О да! Это был благотворительный концерт в память о нашем бас-гитаристе, погибшем в Афганистане. Это была первая смерть среди наших… Люди пришли на концерт с открытым сердцем, они плакали вместе с нами… Думаю, и ты это помнишь…

— Конечно, реакция зала была потрясающей. Но среди зрителей я заметила человека с блокнотом…

— Вот именно. Ну а потом нас вызвали в КГБ и потребовали объяснений. Вызывали по одному, пытались сбить с толку, ловили на мелочах. В общем, дело приняло неприятный оборот. Каждый вечер Серый заставлял нас с Гехой заниматься медитацией, чтобы мы не сорвались. Сажал на пол и рассказывал свои дивные сказки про лесных зверей, про говорящие растения, иногда даже садился за рояль и вытворял что-то невероятное. Знаешь, мы отрубались, а наутро были бодрые и свежие, с ясными головками. Может, это нас и спасло. Конечно, в этой песне, из-за которой мы оказались снова в глубоком underground, не было ничего принципиально нового. Очень простая музыка, тема бессмысленности жертв, неоправданных убийств была у классиков намного раньше. «Ах, война, что ты подлая сделала, вместо свадеб — разлуки и дым….» или — «Не верьте пехоте, когда она бравые песни поет, не верьте, не верьте, когда по садам запоют соловьи, у жизни со смертью еще не закончены счеты свои…». Но наша песня — не плагиат. Мы не отрекались от учителей, которые вовсе не знали о нашем существовании, мы шли за ними следом, но только повернули немного в сторону, особенно в плане музыки, и ушли в свою параллель. И названием «бард-рок» мы, в общем-то, декларируем свою причастность… Окуджава, Галич — они много и точно сказали о своей ненависти к войне. Потом у Высоцкого… Он вроде бы начинает с детских впечатлений, поет о героизме, а потом наступает прозрение… Они не принимают войну. По сути дела, и в нашей песне, пусть только нас не сочтут нескромными, мы всегда останемся позади и будем идти следом за теми, кого сами выбираем и признаем великими, так вот, в этой песне разговор не о какой-то конкретной войне, а о войне вообще, которую мы отрицаем как явление, как исторический мусор, уродство, мутацию в нормальном развитии. Почему бессмысленно гибнут парни, которые должны жить? Еще у Вертинского — «Кто послал их на смерть недрожащей рукой…». Но ведь не закончилось это чудовищное убийство! До того момента, пока это не коснулось нас, мы наблюдали как бы со стороны. Гадко, стыдно, больно, но не про нас это. Вдруг эта бойня врывается в нашу жизнь, безжалостно, мне и сейчас страшно сказать это — убили Вовчика! Для нас он сразу стал лучшим!

— Может быть, он где-то сейчас слышит тебя?

— Хотелось бы верить… А тогда мы плакали, я не стыжусь этого. На сцене в Горбушке у меня голос дрожал… Ну, а потом, я уже говорил, нас тащат в КГБ… Слушай, я все болтаю, а Серый и Геша молчат…

— Я еще не созрел, но я скажу потом, — улыбнулся Ваня Серов.

— А я тебе подыграю, для поднятия духа. — Геша тихонько зашелестел щетками. — Пойдет?

— Ой, по кайфу! — Адик снял очки, повертел в руках. — Кто бы мог представить, что я про всю эту эпопею буду в прямом эфире рассказывать и никто нас за это не посадит!

— Тьфу, чтобы не сглазить, — произнесла ведущая. — Продолжай, пожалуйста.