В 1823 году в Париже сложилось мнение, что борделям в столице не место. Префект полиции, г-н Делаво, 14 июня 1823 года издал следующий циркуляр: "Открытие домов проституции должно вызывать отвращение всякого, кого волнует общественная мораль, и поэтому я вовсе не удивлен, что господа полицейские комиссары всеми силами противятся открытию подобных заведений в подведомственных им районах города. Их почти всегда отрицательные визы на заявлениях об открытии таких домов показывают, что они, как достойные люди, противостоят тому, чтобы под их окнами цвели рассадники разврата и похоти… В то же время проституция, по всеобщему мнению, — зло такой природы, что власти не в силах его полностью искоренить, и поэтому законодательное и административное регулирование проституции имеет своей целью предотвратить злоупотребления, связанные с ним, уменьшить опасность этого зла и не допускать связанных с ним скандалов. Полиция не попустительствует проституции и не считает ее легальной деятельностью, но полиция присматривает за ней и прикладывает все усилия к тому, чтобы она существовала в четких и ясных рамках".
В этой связи был принят ряд законов. Статья 2 закона от 1829 года указывала, что "жрицы любви" имеют право заниматься своим ремеслом исключительно в публичных домах. В статье 4 уточняется, что они не имеют права переходить из одного дома терпимости в другой. Спустя 12 лет префект г-н Делессер запретил им также подходить к окнам публичного дома и стоять у его входной двери.
Публичный дом не мог располагаться в непосредственной близости от церквей, школ (в частности, школ с пансионом), коллежей, государственных учреждений и… резиденции главы государства. О том, что принято окончательное положительное решение открыть бордель, свидетельствовала выдача бандерше знаменитого документа — книги, в которой были переписаны живущие у нее в борделе проститутки.
Нужно ли концентрировать бордели в каком-то отдельном районе города? На этот счет было общее положительное мнение, так как представлялось, что в этом случае порок окажется заключен в своего рода гетто. Можно констатировать, что имела место медленная, но верная тенденция: если в первые годы Июльской монархии публичные дома располагались в разных районах Парижа на значительном удалении друг от друга, с течением времени и по мере перестройки города они все более сближались и переезжали в специально отведенные для них кварталы. Парижане периодически подавали петиции с требованием переместить все дома терпимости в Пале-Рояль и запретить открытие борделей во всех прочих кварталах с тем, чтобы Пале-Рояль стал бы своего рода витриной порока, каковой он был в XVIII веке… Был и другой план, разработанный неизвестным ревнителем нравственности, согласно которому в Париже был бы устроен парк, в котором бы располагались три огромных дома, три этаких фаланстера для проституции, без окон и без дверей, где бы проститутки жили под вооруженной охраной и куда могли бы проникать только мужчины… Все хотели строго контролировать проституцию с целью иметь возможность в любой момент осуществить наказание.
Полиция имела право в любой момент временно закрыть бордель. С целью добиться этого парижане писали в Министерство внутренних дел тысячи анонимок. Возьмем, к примеру, анонимное письмо от 15 января 1844 года, в котором описываются беспорядки, имевшие место в доме № 52 по улице Клери. По этому заявлению было немедленно проведено расследование, давшее следующие результаты: "В доме № 52 по улице Клери находится дом терпимости, который я разрешил открыть решением от 21 января 1843 года; проведенные по моему указанию инспекции не подтвердили ничего из того, что было указано в известном Вам письме, я же, со своей стороны, извещаю Вас, что этот дом всегда содержался в полном порядке. Как бы то ни было, я прикажу усилить контроль за этим домом, и если мне донесут о чем-либо, достойном внимания Вашего превосходительства, я немедленно извещу Вас об этом".
Чтобы можно было открыть дом терпимости, нужно было иметь как минимум двух проституток. На доме не должно было быть никакой вывески, только номер в виде фонаря, размеры которого не могли превышать 60 сантиметров в высоту. Чтобы дом, с точки зрения полиции, содержался "в полном порядке", бандерша должна была исключить появление в своем заведении несовершеннолетних, а также учеников старших классов коллежей и школ в школьной форме. Военных в военной форме бандерша могла принять только в том случае, если у них было оформленное по соответствующим правилам официальное разрешение! Если работающая в доме женщина хотела выйти в город, об этом делалась соответствующая запись в книге уходов и приходов, без этого бандерша не могла выпустить ее на улицу. Если в борделе происходило какое-либо происшествие, всю ответственность несла бандерша, у которой в таком случае могли временно или окончательно отозвать разрешение на бордель; бандерша была обязана извещать полицию обо всех происшествиях и странных событиях, происходящих в борделе, а также немедленно передавать властям всякую свою "подопечную", у которой обнаружены признаки какого-либо венерического заболевания.
Разумеется, не все эти обязанности выполнялись бандершами с необходимой скрупулезностью; впрочем, полиция тоже не слишком внимательно следила за их исполнением. Все же полицейский комиссар и подведомственные ему бандерши встречались регулярно, зачастую их отношения могли быть весьма доверительными. Коррупция в отделах нравов, о которой не уставала писать моралистски настроенная пресса, в самом деле процветала; бандерши привыкли с известной периодичностью посылать своим "начальникам" вино и оказывать им разного рода услуги, те в ответ были по отношению к ним терпимы. Конечно, далеко не все полицейские вели себя так, как знаменитый комиссар из Юры, на участке которого находился бордель, где вышеназванный "страж порядка" имел свой личный номер (материал о нем был опубликован в "Белом журнале" в 1900 году)! Об этом свидетельствует следующая коллективная петиция, подписанная тремя бандершами из Макона, которым не удалось задобрить следящего за их домами комиссара:
"Макон, 18 августа 1843 года.
Нижеподписавшиеся вдовы Лассар, Алин Делар и Жанна Дуку, в девичестве Дюбуа, жительницы Макона, имеют честь известить Вас о том, что они содержат, с разрешения полиции, дома, каковые имеются во всяком французском городе, где стоит постоянный воинский гарнизон; что они всегда поддерживали в своих домах самую строгую дисциплину и что никогда в их домах не случалось ни драк, ни скандалов, которые могли бы привлечь внимание общественности, и что общественный порядок никогда не нарушался благодаря неусыпному наблюдению за посетителями этих домов; и что по причине, которой заявительницы не могут понять, полиция имеет намерение потребовать от них переехать из занимаемого ими квартала, не указав при этом другого квартала, куда бы они могли переехать.
Заявительницы нижайше просят Вас разрешить им заниматься своим ремеслом там, где они им занимаются и сейчас, и запретить полиции требовать их выдворения; если же квартал, в котором находятся их дома, должен быть, на законных основаниях, освобожден от их присутствия, заявительницы просят указать им другой квартал города, где бы они могли разместиться вместе с подведомственными им лицами женского пола; это было бы справедливо, ведь они платят за право заниматься своим ремеслом достаточно высокие налоги".
Открыть бордель — цель труднодостижимая, но благородная, если судить по тону подаваемых в полицию заявлений. Так, одна дама пишет: "Находясь в почтенном возрасте, я чувствую, что скоро отдам свою душу Господу и предстану перед Создателем; в этом свете я полагаю, что моим долгом является обеспечить достойную жизнь своим детям, оставив им известные средства к существованию". Другая ей вторит: "Уважаемый господин Префект, вы моя единственная надежда, к вам одному я могу обратиться за помощью; я мать нескольких несовершеннолетних детей, и поэтому я прошу вас не отказать мне в возможности приобрести достойный источник дохода для их воспитания. Не откажите мне, господин Префект, в помощи нуждающемуся семейству". Наконец, третья использует более деловой тон: "Мадемуазель Д. имеет честь поведать Вам о той жестокости, с которой судьба довела ее до столь плачевного состояния, что одна только вера во Всевышнего удерживает ее от того, чтобы наложить на себя руки. Ее строгая и сдержанная манера вести себя, унаследованная ею от отца и матери и переданная ей своим детям, заслужила ей уважение окружающих; не имея возможности найти работу, она просит разрешения разместить у себя шестерых женщин".