Сутолока, возбуждение, рутина, ритуал, повторяющийся из ночи в ночь, мир, залитый светом, спиртным, шумом. Клиента здесь привлекает неизвестность, он чувствует себя первооткрывателем, никогда не зная, что найдет здесь в следующий раз, не ведая, кто утолит его жажду — сморщенная, но опытная старуха или юная дебютантка. Привлекает, конечно, и блеск самого заведения. Поход в такой бордель напоминает путешествие в неизведанные далекие страны.

«Город, аллея, теряющаяся в глубине квартала, другая аллея, пересекающая ее, подводящая прямо ко входу в небольшой магазинчик с витриной, больше похожей на обычное окно, забранной решеткой и занавешенной грязным полотном цвета детской неожиданности. Три ступеньки перед дверью, за ней тронутая временем стойка, за которой дремлет, качая головой, какая-то женщина средних лет… Узкая лестница, упирающаяся в довольно большую залу, по трем сторонам которой стоят скамейки… На них сидит десяток старух, которым впору варить колдовское зелье в пещерах, в неестественных позах, сгорбленных, одетых в какие-то лохмотья, которые больше пошли бы привидениям. На коленях у них лежат чашки для милостыни, которые они прикрывают руками.

Клиент входит, его встречают словами: "Что будете пить? Водку?", а не: "Не хотите ли чего-нибудь выпить?" В борделе всегда пьют одну и ту же водку — пока ее пьешь, она как вода, но едва выпил, кажется, что проглотил морского ежа. Местные зовут этот бордель "Парки". На стенах гравюры с эротическими сценами, под ними надписи вроде следующей: "Женщина в бархате и искусственные цветы, или два типа обманчивой красоты"».

Чем ниже мы спускаемся в яму проституции, тем больше мы находим бордели, двери которых выходят прямо на тротуар, в которых одни сгорбленные старухи, в которых клиенты устраивают драки, ночи в которых проходят настолько бурно, что впору вызывать полицию. В кварталах, расположенных близ парижских фортов, в портовых кварталах приморских городов, в недавно отстроенных пригородах в таких борделях каждую ночь встречаются в пивном чаду рабочие, холостяки, солдаты и матросы в увольнении. От улицы заведение отделяет тонкая занавеска. Вышибала выкидывает на улицу опьяневших клиентов, алкоголь продается с наценкой только с полуночи. Как говорят специалисты, в таких местах все происходит по-звериному. Здесь акт любви сведен к самому что ни на есть минимуму — к проникновению в женщину. Порядок и чистоту здесь практически не поддерживают. Вся мебель в зале — столы и деревянные скамьи, в комнатах — одна-одинешенька железная кровать с соломенным тюфяком. Поборники гигиены и. нравов называют эти заведения гнездом порока и отвратительной клоакой, писатели же находили в них неиссякаемый источник романтики и вдохновения. Их привлекало тесное соседство секса, смерти, нищеты, любви и наготы, которое можно было видеть только здесь.

В таких борделях работают и молодые девушки, не сумевшие вырваться из водоворота нищеты, которым никак иначе не заработать на хлеб и ночлег; там работают и уже отцветшие дамы, скрывающие свой возраст с помощью косметики и париков. Посреди залы такая дама не первой свежести, окруженная детворой — детьми проституток, — пересказывает вслух свои воспоминания, не обращая внимания на крики, на табачный дым, на лужу засохшей крови, оставшуюся после драки, случившейся уже никто не помнит когда. На площадях Пигаль и Моберт девушки стоят стайкой вокруг кафе и зазывают клиентов. В переулках Марселя и Тулона, в тени стен спящих домов, под звуки механического пианино, в неясном свете зарешеченных фонарей, проститутки нашептывают клиентам на ухо обещания неземного счастья. Вокруг них кварталы, предназначенные под снос, больше похожие на безжизненную пустыню. До самого конца семидесятых годов XIX века слово "трущоба" означало кварталы, где нет места чистоте, — там от деревянных столов несет кислым вином, там со стульев содрана обивка, там по улицам бродят грубые девки, там на стенах похабные надписи. Ночью там нет ни мужчины, ни женщины, там лишь алкоголики и алкоголички, пьющие абсент и заключенные каждый в своем одиночестве. Трущобы — это мрачный мир, отрезанный от остального человечества, подобный, по словам Макорлана, "кораблю, которым управляет проклятый Господом экипаж". Это автономная вселенная, исключенная из нашей обыденной жизни, место, где такие люди, как Бодлер, Ропс и Макорлан могли испытать редкое ощущение спуска по лестнице греха и порока до самого дна общества: "Здесь мы на самом последнем витке спирали, здесь вокруг нас — foemina simplex из латинских сатир. Тут и там мы видим, сквозь табачную дымку, неестественно худых людей, которых гложет даже не голод, а туберкулез, и наоборот, людей, непомерно ожиревших от лени. В этом непроглядном хаосе живут и двигаются темные массы, о которых возмущенные поборники добродетели не желают ничего знать, там по улицам ходят живые куклы, чьи детские глаза бросают на проходящих страшные взгляды; там за стойкой, заставленной бутылками, отдыхает жирная мегера, ее голова замотана в грязный платок, который отбрасывает на стену тень с двумя кончиками, как бы напоминая нам, что всякий, кто продал свою душу Злу, обязан носить рога" (Бодлер, письма к Асслино).

Эти бордели постоянно переходят из рук в руки; аукционы устраивают в близлежащих кафе у ворот Сен-Мартен. Новая бандерша когда-то сама сидела на скамейке, затем, проработав несколько лет, стала младшей бандершей или сразу хозяйкой. Ночи здесь коротки: кафе никогда не закрывается раньше четырех утра, девушки, одуревшие от усталости и спиртного, лежат грудой на скамейках и ждут, когда же наконец уйдут последние клиенты. В этой жизни есть даже что-то привлекательное — пустота, страсть и головокружение, вечный беспорядок, который позволяет не думать о грустном; так живет и Марта из романа Гюисманса, не находя в себе сил бросить свою профессию.

Подняться после падения очень сложно. Напротив, упасть еще ниже очень легко; нет ничего проще с головой уйти в нищету, в наготу, которой уже не стесняешься. Ад для проституток в самом деле существует — он располагается на улицах Монжоль и Аслен. Там, в атмосфере, пропитанной испарениями аммиака, в комнатушках с влажными стенами без занавесок, под крышей, в самой верхней ступеньке источенной червями деревянной лестницы, по бросовым ценам предлагают свои услуги женщины. На первом этаже домов, где они живут, есть кафе, или, скорее, некое подобие кафе: комната со скамейками, с печкой, с грязной стойкой, с бокалами дешевого красного вина, с засохшими лужами блевотины; отовсюду пахнет керосином, духами, мочой. На пороге стоит хозяйка, она зазывает клиентов, буквально затаскивает их внутрь за рукав. Внутри сидят одетые в пеньюары девушки, дрожащие от голода и холода, они с нетерпением ждут и надеются, что в заведение зайдет кто-нибудь — землекоп, матрос, золотарь. "Чтоб тебе отправиться на Монжоль!" — худшее из проклятий у проституток. Итак, улица Монжоль — последняя ступень на лестнице проституции. Там течет кровь, там ничто не удержит разъяренного клиента от убийства проститутки.

Франсис Карко пишет, что как-то утром он зашел в один такой бордель и увидел на полу комнаты "труп девушки лет двадцати, довольно хорошо ухоженной по меркам места, где она занималась своим делом. На ней были лаковые туфли, ажурные чулки, широкие панталоны, украшенные ленточкой, черная юбка, зеленая фуфайка. Когда девушка была жива, она выглядела слишком хорошо для этих мест; и вот она лежит в луже запекшейся крови, приклеенная ею к полу".

Улица Монжоль — последнее место для последнего свидания. Форт Монжоль, вокруг которого громоздились трущобы и бордели, был снесен в 1929 году, а с ним — и самый квартал. Его сравняли с землей. Проститутки покинули разрушенные дома, перебравшись чуть подальше, на улицу Шарбоньер, сменив заодно и стиль работы: шагая в ногу со временем, преображавшим квартал, где они жили, они мало-помалу избавились от своих хозяек и, так сказать, перешли на самоокупаемость, к великой радости сутенеров. Полагая, что таким путем они вырвали для себя кусок свободы, на некоторое время они вернулись в старинную категорию незарегистрированных проституток.