В борделе вся жизнь проходит в тесном сплочении с коллективом, от подъема до отбоя. Невозможно выкроить ни секунды, чтобы остаться наедине с собой. Повседневная жизнь проституток — отрицание индивидуальности: у девушек не должно быть ничего, что бы они могли спрятать, ни их собственного тела, ни души. Эта насильственно учрежденная общность напоминает, как это ни парадоксально, жизнь монахинь, которые также отказались, причем, как и проститутки, по собственной воле, от своей уникальности, но во имя Бога. Даже ночью девушка может быть частью общества, так как зачастую у нее нет отдельной комнаты, а есть только кровать, которую она к тому же принуждена делить с другой своей коллегой, несмотря на официальный запрет полиции. Чтобы жизнь в таких условиях была сколько-нибудь выносимой, от девушек требуется некий минимум вежливости и уважения к своим "сестрам". Вот так и протекает каждый день. Когда в борделе появляется новенькая, ее тут же хватают "старые" и устраивают ей форменный допрос, прежде чем принять ее в свой круг. Это своего рода ритуал инициации, который помогает девушке вписаться в коллектив. Все девушки разные, вместе они напоминают разноцветный букет, они же должны создавать атмосферу радости, создавать шарм и уникальность заведения. Каждой из них предлагается изображать свой тип женщины, так, чтобы на любую мужскую фантазию у бандерши нашелся ответ: «Ферранда играла роль красавицы блондинки, очень высокого роста, очень толстой, даже жирной, она была родом из деревни, розовые пятна никак не хотели сходить с ее тела; Рафаэль, портовая шлюха родом из Марселя, изображала красавицу еврейку (персонаж, без которого не обходится ни один бордель), худую брюнетку с выступающими скулами, припудренными розовым. Ее черные волосы, смазанные говяжьим костным мозгом, были завиты в кудряшки… Розовая Роза, маленький шарик из плоти с кругленьким животиком и коротенькими ножками, пела с утра до вечера своим хриплым голосом то похотливые, то сентиментальные куплеты; она закрывала рот, только чтобы прожевать пищу, а последнюю жевала лишь для того, чтобы у нее были силы говорить, она двигалась изящно, как лань, несмотря на свой вес и на свои короткие ноги… Две женщины с первого этажа, Луиза, по прозвищу Кокотка, и Флора, по прозвищу Трапеция (она немного хромала), играли каждая свою роль — Луиза была Свободой и всегда была завернута в национальный флаг, а Флора была таинственной испанкой; в ее волосы было вплетено ожерелье из монет, которые позвякивали при каждом шаге. Впрочем, они обе выглядели как поварихи, разодевшиеся к карнавалу. Похожие на самых обычных женщин, ни слишком красивые, ни уродливые, они производили впечатление двух служанок с постоялого двора, и в порту их прозвали "две собачки"» (Ги де Мопассан "Заведение Телье").

Все вместе девушки данного конкретного борделя должны представлять собой всех женщин земного шара. Задача бандерши была непростой, ведь ей нужно было добиться одновременно естественного и броского сочетания "типов": блондинок, брюнеток, русых, стройных, худых, полных. Что касается внешнего вида, то должны быть как "женщины с грудью", так и "худые, похожие на злобных школьников"; веселые девушки должны были быть "разбавлены" задумчивыми, брутальные типы должны были соседствовать с романтическими. Играла роль и география: в провинциальных борделях собирались девушки из самых разных районов и стран, в великих борделях были обязательно "негритянки", "еврейки", голландки, любимые за их характер, туниски, запоминающиеся своей веселостью, — все они вместе создавали букет, "полный набор". И, конечно, среди них должна была быть дежурная девственница. "Если у сводни хорошо идут дела, у нее всегда есть про запас девственница. Иначе она не может гарантировать исполнение любого желания. Обычно эта девственница хилая, тщедушная, узловатая, у нее коротко стриженные волосы, одета она под молодую фабричную работницу. Иногда, чтобы сделать обман более убедительным, ей мазали сажей руки и лицо и выдавали за дочь местного угольщика. Переодетую таким образом девушку впускали в слабо освещенную комнату после захода солнца, где уже сидел нетерпеливый старик, который дорого заплатил за такой "деликатес"".

В провинциальных борделях с их постоянной клиентурой от девушек требуется смелость, даже наглость, подтянутость и страстность. Веселые девушки с головокружительным декольте, похожие на юных собачонок, пользуются заслуженной популярностью, однако самые опытные любовницы могут дать им фору. Эти женщины, прошедшие долгий путь по дороге продажной любви, имеют стервозный характер, но "способны задать клиенту такого жару, что он их запомнит на всю жизнь, и могут своей страстью воскресить даже мертвого". Девушка, ведущая себя, как на первом причастии, и краснеющая при всяком незнакомом ей слове, способна возбудить самые нескромные инстинкты, в то время как женщин более строгого вида, одетых учительницами, предпочитают многие нерешительные гости; их привлекает вид защитницы: "Вот эта, с видом матери семейства, — прошептал мне на ухо Филибер, — она лучше всех подходит для наших тупых деревенщин, которые хотеть хотят, а сметь не смеют. Она же хороша для того, чтобы избавляться от местных пьянчужек; у нее строгий вид, но она сама доброта, укладывает клиентов спать. Она могла бы быть сестрой милосердия. Когда мы болеем, именно она за нами ухаживает".

Отношения между девушками нежные, они делятся друг с другом своими тайнами, своими страхами. Совместная жизнь сближает их, у них одни и те же надежды, одни и те же заботы, одни и те же беды. Они делятся друг с другом всем, порой даже клиентами. Когда бордель покидает последний гость, когда власть в коридорах наконец захватывают тишина и тьма, девушки идут спать в общую спальню. Между богато украшенными комнатами, где они принимают клиентов, и почти монашескими комнатами, где они спят, — пропасть. В спальне есть только самое необходимое: кровати, больше ничего. Никаких или почти никаких гигиенических приспособлений, как свидетельствует в 1888 году Кофиньон. Запах, как в казарме, на окнах решетки^[17]: "В большой комнате в мансарде под самой крышей спят тридцать шесть женщин, по паре в каждой кровати. На спинках кроватей висят пеньюары, на полу лежат шляпные коробки, напоминающие заплечные мешки пехотинцев с картинок про войну". Спальня всегда находится под самой крышей, зимой в ней очень холодно, летом в ней очень жарко. В провинциальных борделях и борделях средней руки "жительницы" зовут спальню курятником, в великих борделях — сундуком. "Величие" борделя, кстати, вовсе не исключает нищету спальни для "работниц": "Из обстановки только три железные кровати, в которых девушки обычно спят парами. На полу стоят огромные чаны с грязной водой — именно так протекает у проституток туалет. Стены оклеены отклеивающимися обоями, на которых можно видеть следы огня — девушки жгут их, чтобы получить сажу для ресниц и бровей. Экономия на макияже".

В кафе проститутки обычно и спят, и работают в одной и той же комнате. Иногда в этих борделях низшей категории клиент может, за дополнительную плату, остаться ночевать у девушки. Опьяневшие или падающие от усталости после занятий любовью, они ждут рассвета, но не спят. В эти часы девушка не находит себе места от страха, страха быть зарезанной в собственной постели; в этом страхе они не стеснялись признаваться Франсису Карко: "Какой же ужас переживают девушки после вечера любви, лежа рядом с клиентом, который и не думает спать! Как же они его боятся! Они читают на его лице скрытую животную страсть, желание сделать что-то ужасное с их покорным лицом, с их телом, нечувствительным от усталости".

В борделях, служащих заодно кафе, расположенных в воинских или портовых кварталах, девушки не имеют права идти спать до самого утра — они должны быть на месте, пока не уйдет последний клиент. Что это — садизм со стороны бандерши, которая надеется, что под самое утро к ней заглянет дружная компания, желающая развлечься с ее подопечными? Вполне возможно. Ведь ее девки принадлежат ей целиком, они, их душа и тело — ее собственность. Девушки, напротив, умудряются сообща выделить себе немного времени для сна до разрешенного часа: "Часто можно видеть, как женщина, передвигаясь как сомнамбула, похожая походкой и серым цветом кожи на раненую летучую мышь, заворачивается в шаль, в накидку, во все, что попадет ей под руку, и ищет скамейку, рядом с которой меньше всего наплевано. Там-то она и садится на пол, вытягивая ноги, этакий мешок с мятым грязным бельем. Едва усевшись, она сразу засыпает, иногда просыпаясь от собственного храпа. Пробудившись, она приподнимается на локте, смотрит вокруг себя непонимающим взглядом" (Э. де Гонкур "Девка Элиза").