Полиция не испытывала гордости от того, что регистрировала несовершеннолетних проституток, но и не боролась против распространения этого явления. Луи Фьо пишет прямо: "Постановка на полицейский учет малолетних проституток осуществляется повсеместно и регулярно, если не считать ряд лицемерных формальностей, необходимых для этого".
В лионской префектуре учет малолетних проституток ведут особым порядком, в Париже от них требуют поставить подпись под заявлением о постановке на учет, что снимает ответственность с полицейского чиновника. В официальной статистике они не фигурируют, тем не менее в этой связи все же произошло несколько скандалов. 8 апреля 1874 года перед Парижским городским судом предстала некая Мари Бурдон, приемная мать десятилетней девочки. Ее вызвали в суд после того, как ее приемная дочь явилась в полицию и рассказала комиссару следующее:
"Уже год прошел с тех пор, как мама потеряла друга, который ее содержал, в результате у нее стало очень туго с деньгами, и вот она мне сказала, что если мы не хотим умереть с голода, то надо ходить по улицам и бульварам, искать господ и давать им себя целовать. Она еще сказала, что раз я делаю это по тяжкой необходимости, то в этом нет ничего дурного. Она следила за тем, чтобы я молилась по утрам и вечерам, и водила меня исповедоваться. Однажды я пересказала исповеднику то, что мне сказала мама, он сказал мне, что это большой грех, что я не должна больше так делать; но я все равно это делала, так как мама мне сказала, что это наш единственный способ выжить. Вот она взяла меня за руку и повела на бульвар, подозвала какого-то красивого господина, который отвез нас к нам домой в экипаже и зашел к нам в гости".
Мамашу приговорили к пяти годам лишения свободы, штрафу в тысячу франков и лишению родительских прав на двадцать лет. Девочку же отправили в исправительный дом. Вот здесь-то мы и видим ключевую ошибку всей системы. Проституция — не преступление, но, несмотря на это, девочку отправляют в исправительный дом, исключают из общества, изолируют в одном помещении с другими такими же девочками, которые вовсе не собираются исправляться. Законодатели, борцы за общественную мораль, попечительские советы и даже представители самой пенитенциарной системы восставали против этой чрезмерно репрессивной практики. Почему девочек нужно изолировать, когда они ни в чем не виноваты? С какой стати повергать их "исправлению" и унижениям, тем самым лишь усиливая их желание сопротивляться и быть независимыми? Девочек отправляли или в Кадияк, или в Дуланс, или в частные заведения в Монпелье, Лиможе и Руане. Все они демонстрировали, по словам директоров этих заведений, "мелочное тщеславие, проистекающее от осознания своего уродства", и с гордостью объявляли всем и каждому, что они не кто-нибудь, а шлюхи. Они утверждали, что "замужем", и писали на стенах и партах имя своего сутенера. Между собой они только и говорили, что о своих "профессиональных достижениях" и об отношении к женщинам своей профессии. Время от времени у них случались приступы ярости и ревности, они хотели все перебить и переломать, разорвать все на мелкие части. Все эти "восстания" жестоко подавлялись. Проституция не запрещена, так? Так за что же нас посадили в эту тюрьму? "Моя мама только этим и занималась всю свою жизнь, а за ней и мои сестры, и почему же мне-то нельзя, у меня же было удостоверение, за что же меня арестовали, мы уже никакие не дети, нас не нужно учить шить, нам не нужно это образование, мы и так спокойно можем заниматься своим делом", — так они говорят. В июне 1908 года в руанском заведении вспыхнуло настоящее восстание под лозунгом "нет пыткам, нет заточению". Газета "Руанская депеша" так рассказала о произошедшем:
"Без четверти шесть утра в заведение въехал экипаж для перевозки заключенных. Он остановился во дворе, но когда охранники попытались втолкнуть в него стоявшую там дюжину девиц, случилось неожиданное. На жандарма, сопровождавшего экипаж, обрушился град ударов кулаками, других девушки искусали и избили ногами. Все это сопровождалось грубейшими оскорблениями из арсенала пьяных матросов… Девушек все же удалось затолкать в экипаж, но когда их привезли в тюрьму и открыли дверь, сцена повторилась. Пока экипаж ехал от заведения в тюрьму, они изорвали в клочья свою одежду и предлагали сопровождающим их полицейским заняться с ними "делом"".
Девушки кричали во весь голос, расцарапывали себя до крови, одна попыталась вскрыть вены куском разбитого ею стекла; все они провели некоторое время в руанской тюрьме, потом их перевезли в тюрьму Сен-Лазар, где они подготовили мятеж, начавшийся 13 июля 1908 года. Жестокость, проявленная восставшими, была из разряда чрезвычайных. Условия содержания в этой тюрьме были поистине ужасными. До семидесятых годов XIX века несовершеннолетние в этой тюрьме помещались в зверинец. Да, в зверинец! Произошло восстание, завершившееся только тогда, когда восставших победил голод; зверинец закрыли. Девушек перевели в другое помещение, дортуар, который Гюйо описывал так:
"Вообразите себе маленькие решетчатые клетки с деревянными стойками, похожие на клетки для обезьян, в которых стоят две кровати. Кровати разделяет только решетка из проволоки. Такие спаренные камеры соединены между собой одной стороной; они все стоят в длинном коридоре, так что перед и за ними есть проход. Вентиляции в коридоре нет. Шокирующая теснота".
13 июня 1908 года нужно было срочно переводить девушек во Френ. Для переговоров с восставшими прибыл лично Клемансо. Девушки недвусмысленным жестом, "которому недоставало сдержанности", дали понять премьер-министру, что его попытки тщетны. Путешествие в Клермон-сюр-Уаз отнюдь не стало для охранников легкой прогулкой. По прибытии на место девушки закидали охранников своими деревянными башмаками, и двум удалось сбежать. Дополнительный конвой ожидал их на вокзале в Клермоне — девушки вышли из вагонов, "сняв корсаж и высоко поднимая юбки". 14 июля 1909 года случилось новое восстание; группу зачинщиц отправили под конвоем в тюрьму в Бон-Нувель. В течение всего путешествия девушки орали во всю глотку "Интернационал" и похабные куплеты.
После долгой и напряженной борьбы под руководством Беранже в сенат был внесен проект закона, запрещавшего проституцию несовершеннолетних. Под давлением врачебных ассоциаций и обществ в поддержку морали правительство приняло этот закон 11 апреля 1908 года. Согласно ему, малолетние проститутки (младше восемнадцати лет) помещались не в тюрьмы, а в детские дома. Реально закон начал действовать только через год, и все равно предусмотренные им школы и приюты не были построены и укомплектованы. Так что в действительности он выполнялся только на бумаге…
"Я три недели занималась своим ремеслом в пригородах Парижа, и до сих пор ни у одного клиента еще не было возможности прийти ко мне дважды, и уверяю вас, что посмотреть на мое "интересное место" выстраивалась очередь, там был и стар, и млад. Понимаете, требуется посмотреть на все это дело моими глазами, чтобы наконец понять, что вокруг полно подонков, которые с приходом лета бродят по пригородам и ищут малолеток! Я этих малолеток видела, им и десяти лет не было, а они занимались тем же, что и я.
Но я, сильная, хорошо сложенная, с моим миленьким букетиком черных волос где надо, с моей отличной фигурой, с моим чистым телом, я всегда умела отбить у них клиентов".
Это пишет тринадцатилетняя (!) Генриетта Гиймо в автобиографии, которую она собственноручно подарила художнику Мореро и рукопись которой по сию пору хранится в архивах Арсенала. Она дружила с двумя сестрами двенадцати лет, которых выгнала на панель их собственная мать, от них она узнала, "что нужно делать с мужчинами в постели". Впрочем, сама Генриетта занималась этим вовсе не в постели, а под открытым небом под наблюдением сутенера шестнадцати лет. Ее услуги стоили 2 франка за раз.
"Я жила в Сент-Уэне и спокойно, чтобы заработать еще немного денег, сидела на травке и показывала старичкам и юным любопытствующим то, что другие девочки прячут под юбкой и показывают только своему любовнику. Ах! Если бы вы их только видели! Они ложились на живот и не могли глаз оторвать о моего миленького черненького "интересного места"; они делали мне знаки, чтобы я задрала юбку еще немного… Я видела, как мужчины двадцати пяти и даже тридцати лет приставали и соблазняли детей восьми — десяти лет…"