Оса закончила обследование. Успокоилась, не нашла ничего подозрительного. Поднесла гусеницу к самой норке, забралась в нее, высунула оттуда голову, схватила добычу и исчезла с нею в глубине.

Проходит несколько секунд. Сейчас, наверное, оса отложила на гусеницу яичко. Вот она выскочила наверх, обежала вокруг приготовленного для детки убежища.

А муха?

— Что же ты зеваешь, глупая преследовательница? Сейчас все будет закончено, и норка закрыта. Или, быть может, ты раньше отложила яички, а я прозевал, не заметил?

Нет, муха не зевака. Ловкая и быстрая, будто отлично зная наперед все действия осы, она улучила момент, соскочила на землю, села на самый край норки, спружинила тельце, выбросила из брюшка крошечную белую кучку и опять села на свой наблюдательный пост. В лупу я успеваю заметить, что белая кучка — штук двенадцать крохотных личинок.

Мои нервы напряжены до предела. Имея дело с такими энергичными и торопливыми насекомыми и самому надо быть поспешным. В величайшей спешке я едва успеваю взглянуть через лупу на происходящее, вовремя наставить фотоаппарат на действующих лиц, и хотя неудачно, опять пытаюсь изловить сачком коварную муху.

А дальше происходит неожиданное. Оса, прежде чем засыпать норку, ударом ноги сбрасывает кучку личинок в подземелье, совершив круг осмотра, пятясь и молниеносно мелькая ногами, забрасывает норку землей. Вскоре ничего не остается от норки. Детка устроена. Дела все сделаны. Оса даже не уделила времени на традиционную чистку своего туалета, взмыла в воздух, направилась к сиреневым зарослям шалфея. В последнее мгновение я успеваю заметить, как за нею, пристроившись сзади, мелькнула и коварная серая мушка.

Неужели она, такая ловкая, будет и дальше преследовать аммофилу, вместе с нею летать по цветам, лакомиться нектаром, восстанавливая свои силы, следовать за ловкой охотницей, когда та будет разыскивать свою добычу, ночевать рядом с нею где-нибудь на травинке, пережидать непогоду, будет с нею до самого конца жизни, ловко и безошибочно подбрасывая личинки на очередную жертву! Интересно бы все это узнать!

Как же теперь с мухой? Она осталась неизвестной.

Как много бы я отдал за то, чтобы она сидела у меня в морилке. «Не пойман — не вор». Наблюдение, не подтвержденное определением насекомого, — теряет ценность. Что делать? Надо искать! И я ползаю по камням, разглядываю и ловлю мух, похожих на мою знакомую. У всех моих спутников дела уже закончены и пора продолжать рейс. Желая помочь, они тоже ловят мух, и каждую минуту ко мне тянутся пробирка с пленницами. Но среди них нет ни одной коварной охотницы.

Но счастье копится. Неожиданно на камне я вижу сразу трех мушек, серых, красноглазых, в черных крапинках на брюшке и с длинными крепкими щетинками. Ну, теперь бы не промахнуться.

Наконец-то! Теперь можно продолжать путь дальше.

Спуск в глубокий и обрывистый каньон реки Чарын долог и тяжел. Сперва надо пройти по гребню совершенно голых и красных гор, покрытых мелким гравием, затем перебраться через крутые скалы и закончить путь по каменистой осыпи. Спустившись, мокрый от пота и усталый, я усаживаюсь на берегу стремительно бегущей реки, и после жаркой сухой пустыни с наслаждением вдыхаю запах влажного воздуха и прибрежных зарослей.

Рядом с речкой редкие кустики саксаула, караганы, вперемежку с голыми желтыми полянками, усеянными камнями. Случайно взглянув на землю рядом с собой, я вижу — всюду расселись мухи-тахины и повернулись ко мне головами. Я их знаю и понимаю: ждут меня, когда я пойду по пустыне, спугивая кобылок. Тогда на лету они будут откладывать под крылья своей жертвы крошечных личинок. Потом личинки заберутся в тело кобылки, съедят ее и выйдут такими же коварными охотниками.

Бедные мухи давно страдают от груза готовых к самостоятельной жизни личинок. Кобылки же хитры, не желают взлетать, обнажать уязвимые места, чувствуют своих врагов. Здесь, в этом совершенно глухом уголке, нет крупных животных и мухам трудно охотиться.

Я отдохнул у реки, искупался, набрал полную канистру воды и пошел обратно, наверх к биваку в каменистую пустыню над каньонами Чарына к ожидающим воду товарищам. За мной сразу же тронулась и большая компания мух. Их собралось не менее двух десятков. Обгоняя меня и залетая спереди, рассаживались на камнях, повернувшись ко мне головой, ждали, что вот-вот из-под моих ног вылетит желанная кобылка. Я уже успел кое с кем из них познакомиться. Вот самая большая, красноглазая. А вот и самая маленькая, серенькая. У одной продольные полоски на груди очень яркие, у другой темные.

Но кобылок было мало, и такие они предусмотрительные. Один раз нашлась глупая, поднялась в воздух, сверкнула голубыми крыльями и тотчас же уселась на землю. За нею сразу же увязались все мои мухи, и кобылка в воздухе вместе с ними была похожа на комету с длинным хвостом. Самые юркие и быстрокрылые мухи все же успели подбросить ей под крылья личинок. Как бедная кобылочка затрепетала крыльями, как замахала задними ногами, закидывая их кпереди за голову и пытаясь сбросить с себя недругов!

Но что одна кобылка для такой оравы охотников! И таких настойчивых. Никто из них не отстает от меня, рассчитывают на мою помощь.

Я пробрался через каменистую осыпь. Мухи со мной тоже. Перелез через крутые скалы. Мухи от меня ни на шаг не отстали. Долго вышагивал по гребню красных голых гор. Мухи и здесь были со мной. Наконец добрел до бивака, изнывая от усталости и зноя, снял с плеча канистру с водой и шлепнулся в тень машины.

И сюда со мной прибыли мухи. Расселись вокруг, повернулись ко мне головами. Среди них я узнал и самую большую, красноглазую, и самую маленькую, серенькую. Сидят не шелохнутся, надеются, может быть, еще где-нибудь вылетит кобылка.

Сегодня день, посвященный фотографии, и мы вооружены до предела: два фотоаппарата с обычной и цветной пленкой, киноаппарат со штативом и многими приспособлениями изрядно оттягивают ремнями плечи. Но ветер несется по ущелью, свистит в обрывистых скалах, треплет кусты эфедры и таволги. А там внизу над далекой белой полоской реки Или повисла желтая мгла песчаной бури. Удастся ли сегодня заниматься фотографией?

Глаза всматриваются во все окружающее. Где артисты будущей кинокартины о жизни насекомых пустыни? Вот первая находка: среди засохшей осенней травы виднеется темная норка, аккуратно оплетенная с краев паутинными нитями. Это жилище тарантула — ликоза сингориензис. Хорошо было бы выгнать его на поверхность земли. Но пока мы располагаемся вокруг норы, шевельнулись травинки, из-под сухого листа выполз сам тарантул и, увидев нас, застыл, слегка приподняв передние ноги и выразительно сверкая большими желтыми глазами.

Но паук не хозяин норы. Он самец, бездомный бродяга, давно уже скитающийся по пустыне. Ему на своем коротком веку пришлось пережить не одну схватку с врагами: волосы на его теле кое-где выдраны, двух ног не хватает. Здесь ему посчастливилось, он наткнулся на одну самку и притаился возле нее.

Тарантул предпочитает влажные почвы и селится в солончаковой пустыне. А эта избрала пустынное и выжженное солнцем ущелье Тайгак. Сколько времени она потратила, чтобы в каменистой почве вырыть норку. Немало сил было потрачено и самцом на поиски своей подруги, и не поздно ли он прибыл сюда сейчас, осенью, в сентябре, когда брачное время пауков давно закончилось. Но когда пауков очень мало и им так трудно найти друг друга, быть может (как тут не сказать банальную фразу), лучше поздно, чем никогда.

Самец чуток, зорок и осторожен. Неосмотрительное движение, и он прячется, но убегать от норки не желает, не хочет расставаться с тем, что досталось такими долгими поисками. Наконец его удается поймать в объектив киноаппарата.